Он вернулся в лачугу посиневшим и дрожащим от холода. С рубахи и платка текла вода и капала на пол.
— Ты что, купался? — невозмутимо спросил старик.
— Я… я упал… — ответил Есеня, стуча зубами.
— Сними рубаху и отожми. Только не здесь, снаружи.
— Ага, — Есеню передернуло — в лачуге стало гораздо теплей, и в котелке кипела вода, а на берегу свистел ледяной ветер. Но почему-то возражать старику он не посмел.
— Сядь к печке, — велел старик, когда Есеня вернулся. Есеня кивнул — он бы с удовольствием сел и на печку, так ему было холодно. Старик оставил Полоза, нагнулся под лавку и вытащил оттуда толстую и облезлую волчью шубу.
— Накройся, — он кинул шубу Есене, и тот едва успел ее поймать.
Пока Есеня «купался», старик перевязал голову Полоза льняными бинтами, и теперь склонялся над его лицом, приподнимал ему веки и прижимался ухом к его груди.
— Все хорошо, — наконец сказал Улич и поднялся, — теперь он просто спит. Ну что, любитель ночных купаний в бурном море? Теперь твоя очередь. Я смотрю, тебе хотели перерезать горло?
— Это саблей! — гордо ответил Есеня, — эту саблю мой батька ковал!
Старик присел рядом с Есеней на корточки, взял его за подбородок и приподнял его вверх — Есеня почувствовал, как из раны побежала кровь, стоило приоткрыть ее края. Он скривился и закусил губу.
— Глубоко… — покачал головой Улич, — долго будет заживать. Шрам останется. Давай-ка я зашью, чтоб не так болело.
— Да зачем? — Есеня отодвинулся — он отлично помнил, как Полоз сделал ему один-единственный шов на щеку, — и так пройдет.
— Может и пройдет. Но я все равно зашью. И бинта больше нет, последнюю простыню на них изорвал. Кипяточку выпей, погрейся, а я пока иголку найду, — старик сунул ему в руки кружку, которую снял с полки над лавкой.
Кипятку Есеня выпил с удовольствием, зачерпнув его кружкой из котелка, но зубы от этого стучать не перестали. Он подсел к печке так близко, что едва не подпалил и без того ободранную шубу, когда старик поманил его пальцем:
— Иди сюда. Ляг.
Есеня вздохнул: вдруг старик увидит, что он боится? И почему игла, прошивающая кожу, так его пугает? Ничего же страшного нет. Подумаешь! Он вспомнил, как трое разбойников держали Брагу, когда Ворошила зашивал ему рану на груди…
— Да не бойся, — улыбнулся старик, — чего трясешься-то?
— Холодно, — Есеня презрительно фыркнул и сел на лавку, а потом вытянулся на ней, задрав подбородок вверх. Пусть не думает, что он испугался.
— Ого! — воскликнул старик и пригнулся ниже.
— Чего? — не понял Есеня.
— Где ты взял эту вещь, мальчик?
Есеня сел и зажал медальон в кулак — он совсем забыл про него, иначе бы спрятал заранее.
— Нигде, — буркнул Есеня.
— Ты знаешь, что это такое?
— Знаю. Но не скажу.
— Не бойся, я не стану его отбирать, — старик улыбнулся, — мне он без надобности. Я просто полюбопытствовал. В этой вещи скрыта огромная энергия, для меня она светится красно-коричневым цветом, а этот цвет означает близкую смерть или страдание. Цвет запекшейся крови. Я ведь сначала подумал, что смерть грозит тебе, пока не увидел ее. Очень ярко светится.
— А что это значит? Значит, медальону грозит смерть? — Есеня решил, что это добрый знак — он безоговорочно поверил в то, что медальон светится каким-то там цветом.
— Не обязательно. Это же вещь, а не живой организм. Возможно, в ней накоплены страдания людей. Или она забирает чужие жизни. Я поэтому и спросил, знаешь ли ты, что это такое. Значит, тот благородный господин, который дрался с тобой, хотел отнять ее у тебя?
— Ну да. А вы что, его видели?
— Видел. Ложись, у тебя течет кровь. Я дернул тебе подбородок несколько неосторожно. А все потому, что в свечении этой вещи меркнет все остальное.
Старик положил подушку Есене под спину, так что голова оказалась запрокинутой назад.
— Я не сделаю тебе больно, не бойся, — старик нагнулся губами к ране и прошептал что-то, как только что шептал над головой Полоза.
Есеня действительно не почувствовал боли, только прикосновение иглы.
— А как это у вас получается? — спросил он.
— Закрой рот, — тихо ответил старик, — это совсем не трудно.
— А меня можете научить?
— Закрой рот. Могу, лет за пятьдесят примерно.
Есеня рассмеялся.
— Ты можешь помолчать? — старик убрал руки и посмотрел на Есеню укоризненно, — и пять минут полежать спокойно?
— Могу, — вздохнул Есеня.
— Не может, — вдруг раздался шепот Полоза, — даже если в ухо дать.
— Полоз! — Есеня вскочил, но старик уложил его обратно, — Полоз! Ты… ты живой!
— Я чуть живой. И, судя по всему, у меня с головой что-то. Что случилось, Жмуренок? Я ничего не помню…
— Заставьте его не двигаться хотя бы несколько минут, — покачал головой Улич, — я должен зашить ему рану, нанесенную саблей.
— Саблей? — Полоз попытался подняться, но тут же застонал и медленно опустился на подушку.
— И вы не двигайтесь тоже. У вас сломаны кости черепа. Вам станет плохо.
— Мне уже стало плохо, — проворчал Полоз, — что с мальчиком?
— Извините, я неудачно пошутил. Это неопасная рана, просто мальчик гордиться тем, что ее нанесли саблей.
— Полоз, это Избор! — крикнул Есеня.
— Пожалуйста, заставьте его замолчать. Он испачкал в крови всю лавку.
— Жмуренок, — устало выдохнул Полоз, — помолчи.
— Полоз! Мой нож даже не затупился!
— Послушайте, дайте ему в ухо, — попросил Полоз старика, — мне не хватит сил.
Есеню уложили спать над печью, на полке, где до него лежал мешок с крупой, соль и множество мешочков с сушеными травами. Оказалось, что Полоз не помнит, как на них напали разбойники, и Есеня, дрожа и кутаясь в шубу, рассказывал ему обо всем с самого начала. Он долго колебался, говорить ли о том, что Избор обвиняет Полоза в честолюбивых планах, но потом решил сказать. Полоз нисколько не обиделся, только усмехнулся.
Ночью ему опять стало плохо, Улич размотал повязки, и снова мял его голову руками, а из раны текла кровь. Есене было страшно. На этот раз Полоз сознания не терял, и Есеня видел, как ему больно, какой он бледный, видел капельки пота у него на лбу и слышал тяжелое дыхание. Есеня хотел слезть вниз и хотя бы подержать Полоза за руку, но старик сердито велел ему оставаться на месте.
Потом Полоз уснул, а Есеня долго ворочался и прислушивался, дышит ли он. Улич сказал, что Полоз не умрет, но Есеня все равно боялся. И когда старик заснул, он потихоньку слез с полатей и сел рядом с Полозом на пол, подложив под себя пару досок, которые не успели сжечь, подтянул босые ноги в шубу, и сидел, стискивая влажную ладонь Полоза в руках и прижимая ее к щеке.
Утром Есеня проснулся, снова дрожа от холода. Тело затекло, и Улич, который растапливал печь, недовольно покачал головой, глядя, как Есеня поднимается и потягивается.
— Не спалось в тепле? — спросил он.
Есеня пожал плечами.
— Твои вещи высохли, так что можешь одеваться. А чтоб согреться, пробегись, принеси еще дров.
Сначала Есеня не понял, что показалось ему странным этим утром, и догадался только когда вышел из лачуги на берег: море успокоилось. Светило солнце, легкий морозец пощипывал лицо, а по морю катились круглые, невысокие волны, и, шипя, выползали на песок. Над водой висел туман, но и сквозь него в солнечных лучах море было бирюзовым. Есеня набрал побольше дров, и почувствовал мучительный голод. Наверное, нехорошо объедать бедного Улича, по всему видно, что еле сводит концы с концами. Надо сходить в город и принести поесть.
И тут Есеня понял, что денег у них с Полозом на двоих осталось всего ничего: пять серебряников и немного медяков. Как они теперь поедут обратно? Да только ночлег на постоялом дворе обходился им в серебряник! Конечно, найти ночлежку за пять медяков на человека тоже можно, но перевозчики не повезут их домой забесплатно, на двоих это не меньше золотого! А если они пойдут пешком, то им не хватит денег на продукты в дорогу.
Есеня вывалил дрова около печки, и спросил у старика:
— Нам, наверное, надо перебираться в город?
— И не думай даже! — фыркнул тот, — твой друг слишком плох, его нельзя таскать с места на место, а главное — в городе найдется всего один-два врача, которые смогут его вылечить.
— У нас деньги украли… — на всякий случай сказал Есеня.
— Я еще вчера это понял. Оставайтесь, мне не жалко. С продуктами у меня неважно, но крупа и мука есть, и рыбы вяленой немного — с голоду не умрете. Мне самому много не надо, я печь-то топлю раз в сутки, на ночь.
Есеня сел к печке и немного подумал: только за осмотр доктор Добронрав взял с Полоза два серебряника.
— Послушайте, если вы такой хороший врач, почему вы тут живете? Врачам ведь много денег платят.
— Я не беру денег за лечение, мне кажется, это порочно. И потом, зачем мне деньги? Я сыт и одет, у меня есть крыша над головой. Что еще человеку
