— мысль понята правильно. — На такого человека будет работать вся «С-4»: разведчики, аналитики, другие ликвидаторы. У него будет свой, хорошо узнаваемый почерк, который, при желании, можно будет легко подделать. Еще раз подчеркиваю: работа целого подразделения будет фокусироваться именно на нем одном. С другой стороны, такой человек идеален как ширма, как прикрытие. Представьте, что за короткое время происходит пять… десять… пятнадцать ликвидаций лидеров криминалитета. Но вешаются они на него одного. Купленные журналисты раздувают вокруг него истерию, народ трепещет, бандиты одновременно и понимают, кто он, и не понимают, кто за ним стоит и почему ему все удается. А вдруг — действительно «тайная организация», подконтрольная ФСБ? Улавливаете мою мысль?
Заместитель позволил себе улыбнуться.
— А вы не боитесь, что он выйдет из-под контроля?
— Вы сами сказали, что с таким контингентом можно договориться, — напомнил хозяин офиса.
— Остановка за малым — подобрать такого человека. — Бывший полковник МВД уже понял, что эта задача скорее всего будет возложена на него.
И не ошибся.
— Вот вы этим и займетесь. Фактуру и особенности контингента, в отличие от меня, знаете, материалом, как говорится, владеете. — Координатор пододвинул к себе все ту же копию личного дела, перечеркнутую диагональной красной полосой. — Вот рекомендую, например, этого: Солоник Александр Сергеевич, бывший работник МВД, осужден по сто семнадцатой статье. Даже по этим материалам видно, что его следственное дело грубо сфабриковано. Бывший сотрудник милиции, осужденный по такой статье, — на зоне ему прямая дорога в опущенные. Пытались — не получилось. В одиночку успешно противостоял кодле блатных. В контакты с администрацией ИТУ принципиально не вступает. Не пьет, не курит, старается поддерживать спортивную форму. Заключенные его не любят, но относятся с опаской. Но главное — не это: обостренные комплексы, неудовлетворенные амбиции, невысокий общеобразовательный уровень, провинциальные запросы, отсутствие четко выраженной жизненной установки. Короче, осознанное несоответствие реального и умозрительного. Теперь он деморализован, загнан в угол, надеяться ему не на что. И он это прекрасно понимает. Сейчас в ИТУ в Ульяновской области.
Собеседник с сомнением пролистал личное дело.
— Ну, допустим, я с ним побеседую, предложу продать нам свою душу. Допустим, он даже согласится, потому как надеяться ему действительно не на кого и не на что. Но как мы его из зоны-то выдернем? На условно-досрочное он не подходит юридически, амнистия для таких, как он, не предусмотрена. Пересмотреть дело в порядке прокурорского надзора и назначить пересуд? Тоже незаконно — он же бежал, и это доказанный факт.
Координатор улыбнулся — несколько высокомерней, чем требовалось.
— Не забывайте, кто мы и для чего созданы. И кто за нами стоит. Да мы сами, если начистоту, незаконны. И «С-4» незаконна. Но полномочия нам даны самые широкие. Вы ведь в милиции служили и прекрасно знаете, что даже из самых страшных зон можно убежать. Особенно если есть помощь с воли. — Поднявшись из-за стола, хозяин дал понять, что беседа закончена. Когда заместитель стоял уже в дверях, хозяин кабинета как бы невзначай добавил: — Получится из него что-нибудь, не получится — ничего страшного. Время терпит, а выбирать у нас есть из кого…
Свет заходящего солнца, пробиваясь через забранное толстой решеткой пыльное оргстекло, ровными прямоугольниками ложился на письменный стол, стоявший у самого окна, и эти прямоугольники казались нарисованными на его поверхности. Так хотелось смахнуть, стереть их, чтобы геометрическое перекрестье не напоминало о неволе! Пахло пылью, лежалыми бумагами, мышами, плесенью, хлоркой и сгоревшей проводкой — последний запах был особенно сильным.
Сидевший за столом пожилой мужчина с круглым лицом и небольшими черными усиками внимательно изучал невысокого зэка, одетого в зоновский бушлат, именуемый тут обычно «клифтом». Смотрел долго, не мигая — так биолог рассматривает в микроскоп какое-то мелкое насекомое.
Осужденный выглядел предельно настороженным. Старался не встречаться взглядом с человеком за столом. По всему было видно, ему очень хотелось побыстрей отсюда уйти. Но в то же время сделать это он не мог: для любого осужденного всякий «вольняшка», то есть неосужденный, — начальник. А тем более такой: с пристальным, откровенно изучающим взглядом, вкрадчивыми манерами, многозначительным молчанием…
Что-что, а начальственный вид тут, на «строгаче», сразу бросается в глаза.
— Ну, присаживайся, — наконец получил предложение зэк.
Тот присел на хромоногий табурет.
— Курить не предлагаю, потому что знаю — не куришь, — сидевший за столом чиркнул зажигалкой, закурил, на мгновение окутываясь сероватым дымом. — А лихой ты, однако… Саша.
Названный Сашей поднял на говорившего взгляд, в котором явственно читалось: ну чего тебе от меня надо? Зачем с «промки» выдернул? Если ты опер — то пустая затея: не буду стучать. Если какая-то проверка из Главного управления исправительно-трудовых учреждений — не по адресу. Я тут кто — «бугор», то есть бригадир, и начальства надо мной — выше крыши…
— А я к тебе, Саша Солоник, по делу. Специально из Москвы. Кстати, вот мои документы, — говоривший привычным жестом развернул корочку алого сафьяна, явно не ментовскую.
— Что надо, гражданин начальник? — нарочито грубо спросил Солоник.
— Да ничего не надо, — пожал плечами визитер.
— Если стукачом хотите предложить — не пойду, — голос зэка прозвучал на редкость категорично.
— И правильно, — лучезарно улыбнулся москвич. — Ты на себя посмотри — какой из тебя стукач? Слишком заметен, слишком на виду, к тому же еще — «бугор» и мусор, пусть даже и бывший. От ментов ты отбился, ни к чему другому не прибился. Потому что не возьмут. Доверия к тебе и так ни у кого нет, запалишься враз, — несомненно, этот человек неплохо знал лагерную фактуру. — К тому же проблем у тебя из-за милицейского прошлого и нехорошей статьи было немало. А будет еще больше.
— Вы спецом из самой Москвы прибыли, чтобы о моих проблемах говорить? — перебил зэк с едва заметной издевкой.
— Не только о них, — обладатель ксивы из алого сафьяна нимало не обиделся, хотя по интонации и понял вызов. — О тебе, о планах твоих… О том, как дальше жить собираешься.
Наверняка в этот момент Саша подумал — такое нехитрое начало беседы, такой простенький с виду вопрос «как дальше жить собираешься?» — все это сильно смахивает на тот, памятный разговор с лагерным авторитетом, «смотрящим» Корзубым. А потому ответ прозвучал почти такой же, как и тогда, в каптерке:
— Как раньше жил, так и буду.
— Ну, как раньше, жить у тебя больше не получится, — гражданин начальник небрежно струсил в пепельницу сигаретный пепел. — Но об этом позже. Давай лучше о тебе поговорим. — Не дождавшись ответа, он продолжил: — Биография самая обыкновенная — точней, ее начало. Замечательный областной центр, золотое детство, пионерские горны, техникум, повестка в военкомат. После дембеля в милицию пошел. И чего ты там забыл?
— Был маленький и глупый. Думал, с преступностью бороться, — признался Саша, соображая, какой же в этом вопросе подвох.
— И что?
— Да сами они беспредельщики. Те же бандиты, только в форме, и ношение оружия у них узаконено, — для человека, попавшего на зону из-за нежелания сучиться, ответ был предельно искренним.
— Вот-вот, — согласился собеседник. — Гниды они. Мусора — одно слово. Та-а-ак. Там, значит, у тебя не заладилось, выгнали, затем вновь взяли, после выгнали окончательно. Накрутили статью по «мохнатке» и — за «решки», за колючки. Ну и что теперь делать собираешься?
— Срок тянуть, — кивнул Солоник, не понимая, к чему вообще разыгрывается этот спектакль.
— А на себе, значит, крест поставил?
— Крест мне на могиле поставят.
— Вот-вот. Недалек тот день… И похоронят тут же, на зоновском кладбище. Как ты знаешь, трупы родственникам не выдаются.
— Спасибо за информацию, — Саша метнул в москвича взгляд, полный откровенной неприязни.
— Рано благодаришь. А я приехал сюда, чтобы дело тебе предложить…
— И какое? — насторожился заключенный, поняв, что беседа подошла к кульминации.
— …и изменить твою жизнь, — закончил гражданин начальник.
— Мою жизнь теперь только Верховный суд может изменить.
— Ну зачем так? Судьба любого человека в его руках. На свободу хочешь?
Зэк вопросительно взглянул на человека, сделавшего ему столь дикое предложение.
— Кто тут не хочет…
— Я тебя спрашиваю — хочешь?
— Ну, хочу. А за что? Не за просто же так!
— Эта догадка делает честь твоему уму. Бесплатно только птички поют. Я тебе дело говорю… А теперь — слушай.
Они говорили долго — точней, говорил в основном приезжий, а зэк слушал, стараясь найти в предложении выгоду — впрочем, она была, несомненно, на поверхности.
Предложение гражданина начальника сводилось к следующему. Он, Александр Солоник, будет топтать «строгую» зону долго, очень долго. Бывший мент, осужденный по паскудной статье, рано или поздно найдет себе смерть: или на «промке» головой кирпич поймает, или оголенный электропровод зубами прикусит, или с верхнего яруса шконок головой вниз упадет. В лучшем случае — актировка и инвалидность, жизнь в серости и безвестности, неизбежное воровство, естественно, неудачное, и вновь зона, где он сгинет окончательно. В худшем — скорое «опущение», кровавая драка, заточка в печень и — участок два на три на зоновском кладбище.
Блатные все равно завалят его: тут, на зоне, есть сотни способов избавиться от человека — медсанчасть по приказу «хозяина» оформит как несчастный случай на производстве. Обеспечить его безопасность органы не могут — не поселишь же в бараке охрану! Надеяться на УДО, условно-досрочное, или амнистию не приходится по понятным причинам. Короче говоря, хреновые дела у осужденного бывшего мента Солоника, и солнце ему не светит.
Гражданин начальник повествовал так, как может говорить лишь человек, уже уверенный в ответе собеседника. Категоричность тона, веские интонации, подкрепленные напряженным прищуром и скупой, но выразительной жестикуляцией.
— Единственное, что тебе может помочь, — побег, — закончил он.
— Отсюда? Со «строгача»? Невозможно, — зэк поджал губы.
