его, детищем; генерал-майор был уверен, что у человека, занявшего его бывший кабинет, вряд ли хватит выдержки, опыта и ума, чтобы вести правильную политику. Да и не поручит ему начальство столь щекотливое задание.
Впрочем, он прекрасно оценивал возможности родной «конторы». В случае активизации структуры «С» она рано или поздно попала бы в поле зрения бывших коллег — а потому следовало найти компромисс.
Координатор, скрытый честолюбец и опытный интриган, не мог не понять очевидного: теперь, в начале девяностых, принадлежность к органам уже не давала той безусловной власти, как несколько лет назад. Причастность к высшим государственным интересам и идеология отошли на задний план; теперь в Москве, да, пожалуй, и во всей России, все решали прежде всего деньги.
Структура «С», выведенная с Лубянки, никоим образом не соотносилась с государством и, естественно, никак не подкармливалась, а это значит, что ей рано или поздно пришлось бы функционировать на самофинансировании, добывая для себя средства к существованию.
Выход, который напрашивался сам собой, был найден быстро: Координатор зарегистрировал (естественно, на подставное лицо) охранную фирму, под вывеску которой в короткий срок собрал бывших коллег. Нынешние коллеги помогли с льготами по налогам. Это решало проблему существования «С», но лишь частично, разве что в плане легализации.
Взвесив «за» и «против», бывший руководитель спецслужб дошел до очевидного: ликвидация всех этих паханов, воров и авторитетов ради самого факта ликвидации, то есть акта неотвратимого, но справедливого возмездия (как и было задумано первоначально), — предприятие как минимум глупое и наивное. Теперь, в эпоху «дикого» капитализма, ликвидация оправданна лишь в том случае, если деньги криминалитета переходят к законной власти.
А какая власть в нынешней России законная, об этом Координатору можно было и не говорить: сам ее более двадцати пяти лет утверждал и защищал. Уж наверняка не та, которая красуется по телевизору. Умные люди никогда не светятся — утверждение настолько очевидное, что не требует доказательств.
С такими мыслями он отправился на родную Лубянку, записался на прием к высокому начальству — аудиенция была дана, и резервный генерал беседовал с действующим часа четыре.
Координатор вышел из высокого кабинета усталый, но довольный и улыбающийся — хозяин проводил его до дверей, улыбаясь в ответ, — по этим улыбкам можно было догадаться, что они обо всем договорились.
Или почти обо всем.
Отослав за какой-то надобностью секретаря, лубянский начальник спросил хитро:
— А вы не боитесь, что идея имеет свою изнанку?
— Какую именно? — спросил посетитель, примерно понимая, какой вопрос теперь последует; он уже был внутренне готов к нему.
— Эта структура, которую вы задумали еще в свою бытность тут… противозаконна и антиконституционна. Вы ведь сами понимаете.
Собеседник кивнул:
— Естественно.
— Но противозаконность действий порождает естественную вседозволенность руководства и исполнителей. Сокрытие информации ведет к тотальному государственному беспределу — последнее куда хуже беспредела бандитского, — наконец сформулировал хозяин. — Чем же тогда вы будете отличаться от какой-нибудь люберецкой или, скажем, солнцевской преступной группировки?
— Ничем, или — почти ничем. Цель оправдывает средства, а из двух зол, как известно, выбирают меньшее. А потом, деньги ведь не пахнут, — резервный генерал спецслужб был убежден, что афоризмы, особенно если они связаны логически, всегда действуют убедительно.
Пожалуй, последний афоризм прозвучал наиболее веско — Координатор уже знал, что теперь, в начале девяностых, он актуален не только для коммерческих, но и для лубянских структур…
Глава 2
Небольшой город Курган — неприметная точка на огромной желто-зеленой евразийской карте России, в черно-синем переплетении артерий автомобильных и железных дорог — почти ничем не примечателен. Грязно-синяя вена реки Тобол, темные трубы отравляющих воздух заводов, геометрически-правильные железобетонные коробки пролетарских микрорайонов по окраинам, редкие автобусные остановки, как мухами, облепленные по утрам спешащим на родные заводы похмельным рабочим классом.
Не город — областной центр, административная единица. Подобных в России десятки, и все, как один, неуловимо похожи друг на друга.
И уж если, не дай бог, доведется тут родиться и жить, то вряд ли можно рассчитывать в дальнейшем на что-то путное. В таком городе, как правило, не живут — существуют.
В тоске забранного в бетон пространства жизненный сценарий предопределен на много лет вперед: школа, ПТУ, заарканивание дешевых, вульгарно накрашенных телок на дискотеках, армия, женитьба, завод по производству чего-то важного для страны, но по большому счету ненужного, праздники — баньки по субботам, бытовые пьянки с приятелями и соседями по воскресеньям, как-то незаметно перерастающие в бытовые драки с жестоким кровопролитием…
Тут, в провинциальных областных центрах, люди живут не мыслями и чувствами, а инстинктами, по большей части темными и непредсказуемыми. И, наверное, именно потому в таких городках милиция лютует, как нигде. Может быть, и справедливо: если бы не подсознательный страх перед ментами, если бы не угроза наказания, вся эта дикая орава вечно пьяных бывших пэтэушников, полных нереализованной силы молодых пролетариев, как саранча, разбрелась бы из своих малосемеек, общаг и времянок, насилуя, грабя и сжигая все, что ни попадется, на своем пути.
Короче — снедаемое темными и непредсказуемыми страстями огромное, трудноуправляемое человеческое стадо, которое надо держать в жесткой узде, не боясь перебрать. И потому именно правоохранительные органы в лице ментовки и прокуратуры — поводыри, пастухи и воспитатели одновременно, руководящая, направляющая и карающая сила; само богатство определений говорит о серьезности проблемы.
Наверное, именно о карающей функции правоохранительных органов и думала погожим весенним утром женщина-следователь городской прокуратуры Кургана, допрашивая невысокого молодого человека.
Она была подчеркнуто деловита, грубовата и показательно строга — качества, вполне подходящие для человека этой совсем неженской должности. Профессиональный цинизм и план по раскрываемости преступности быстро приучают плевать на человеческие судьбы. На ней была синяя юбка, чем-то неуловимо напоминающая униформу, строгая белая блузка. На столе — служебные бумаги, телефон черного эбонита, папка с тесемками. Выражение лица — бездушное и безучастное — как нельзя более подходило к казенному слову «прокуратура». Наверняка это на вид бесполое существо и внешность свою получило из казны вместе с папкой, телефоном и этим маленьким кабинетом.
А вот допрашиваемый, наоборот, выглядел спокойным, держался вежливо и рассудительно: так может смотреться человек, уверенный в себе. Немного оттопыренные уши, короткая стрижка темных волос, рельефные мускулы качка, хорошо угадываемые под курткой, — классический курганский типаж. Он почти не выказывал волнения, и лишь глаза иногда беспокойно бегали, не в силах задержаться на чем-то одном.
— Итак, с заявлением потерпевшей вы уже ознакомлены, — произнесла следователь, глядя на допрашиваемого так, словно бы он был мелкой деталью интерьера. — Вы признаете факт изнасилования?
Подследственный передернул плечами.
— Нет.
— Но ведь факт интимной близости — признаете?
— Естественно, — спокойно согласился молодой человек. И тут же добавил поспешно: — Но это было давно… Чуть меньше года назад и по обоюдному согласию. Я уже и забыл…
— Но в заявлении потерпевшей указано, что в отношении ее было применено насилие. — Несомненно, следователь прокуратуры не верила молодому человеку — то ли исходя из женской солидарности с потерпевшей, то ли из профессиональных соображений. — А год назад или вчера… Давности по данной статье не существует.
— Товарищ следователь, я ведь сам в милиции служил, — казалось, молодого человека было трудно смутить. — Это явная подставка. Где свидетельские показания? Где данные медицинского освидетельствования? Почему я узнаю обо всем этом только теперь?
— Значит, факта изнасилования вы не признаете. — Не принимая контраргументы, следователь взглянула на часы: она явно куда-то торопилась. — Хорошо. А как вы объясните, что, кроме этого, на вас поступило еще три заявления и по той же статье?
— Разрешите взглянуть, — молодой человек недоверчиво поджал губы.
Лицо хозяйки кабинета приобрело сонное выражение:
— Прошу.
Серая бумага, катящиеся круглые буквы — по всему видно, под диктовку писалось.
«…Познакомились с ним в парке, спустя полчаса он предложил мне вступить в интимную близость. Когда я отказала, ко мне было применено грубое насилие… Половая близость в извращенной форме…»
Подследственный категорично отодвинул бумаги:
— Вранье. Таких не знаю.
— Да только они вас откуда-то знают, — бумаги профессионально быстро исчезли в папке с веревочными тесемками. — Значит, вы отказываетесь?
— Да.
— А как же со свидетельскими показаниями? Кстати, вот и они.
Впрочем, свидетельские показания, явно сфабрикованные так же, как и заявления «потерпевших», можно было и не читать. Стало очевидно — если уж его, пока еще подследственного, хотят посадить по одиозной 117-й статье, то посадят наверняка.
И надо же — целых четыре изнасилования… Хорошо еще, что не всех одновременно.
Хозяйка кабинета вновь посмотрела на часы, заерзала и, раскрыв папку, произнесла:
— Следствию необходимо еще раз уточнить анкетные данные.
— Хорошо, — молодой человек взглянул на нее с явной ненавистью.
— Фамилия?
