— Какая кошка? Да вот эта, наглая прожорливая дрянь!
Кэсси смотрела с буфета чистым и невинным взглядом христианской мученицы и призывала небеса в свидетели своей невиновности.
Хитрая Луша быстро выставила на стол коробку с ореховым печеньем, налила чай. Варвара скосила глаза на печенье, тяжело вздохнула и опустилась всем своим весом на многострадальную табуретку. Табуретка жалобно скрипнула, но выдержала вес.
Выпив одним глотком половину чашки и нанеся серьезный урон печенью, Варвара наконец перевела дыхание и несколько успокоилась. Заметив перемену в ее настроении, Луша придвинулась поближе и повторила:
— Ну расскажи, что все-таки произошло?
— Собрались мы… — начала было Варвара свою повесть, но ее рот был набит печеньем, и слова получились какими-то неразборчивыми. Она прожевала печенье и начала сначала:
— Собрались мы на работе, в центре нашем, Анатолия Ивановича помянуть… Толика… — Варвара громко всхлипнула, вспомнив о своей невосполнимой потере, и, в целях борьбы со стрессом, заглотила очередную порцию печенья. Прожевав его и немного успокоившись, продолжила:
— Договорились, кто чего завтра принесет. Из еды там.., из закуски. Нинка сказала, что селедку под шубой сготовит и помидор банку откроет, Алевтина Петровна рыбу в томате грозилась принести, Анфиса — ветчину… Ну а я пообещала корзиночки сделать с салатом. Ты ведь, Луша, знаешь, они у меня очень хорошо получаются, просто фирменное блюдо! — Варвара взглянула на мою тетку, призывая ее в свидетели, и той ничего не осталось, как уверенно кивнуть. — Ну, испекла я корзиночки, салат нарезала с крабовыми палочками… — со вкусом продолжала Варвара, — горошек положила, майонез, в общем, все, что положено.., разложила салат по корзиночкам, и тут как раз Нинка мне позвонила. Я на кухне оставила все как есть, к телефону побежала. Нинка-то чего звонила — что сериал перенесли, который мы с ней смотрим, и там как раз Патрисия своего Альбертика с любовницей застала. Ну, что делать — пришлось включить, раз у них такой аврал… Пока посмотрела да пока Нинке позвонила, мнениями обменялась, часа два приблизительно прошло. Ну, вспомнила я про корзиночки и тут как раз слышу — какие-то у меня на кухне звуки. Как будто там кто ходит и даже посудой гремит, вроде как на стол накрывает и обедать собирается. Я, понятное дело, женщина одинокая и очень испугалась. У меня нервная система и вообще-то на пределе после того, что с Толиком случилось, а особенно если на собственной кухне такие звуки, сами понимаете. Короче, взяла я скалку — уж не знаю, как она под руку мне подвернулась, — и отправилась к себе на кухню. И как же вы думаете, что я там застаю? — Варвара снова уставилась на Лушу, и та в растерянности покачала головой:
— Понятия не имею!
— Эту прохиндейку вашу! — Варвара обвиняющим прокурорским жестом указала на верх буфета, где Кэсси с самым невинным видом умывала свою мордочку.
— У, кобра египетская! — обругала Варвара это пушистое воплощение невинности.
— Не может быть! — воскликнули мы с Лушей в один голос.
— И не египетская, а бирманская! — добавила я, обидевшись за свою пушистую подругу.
— Сидит прямо на столе, — продолжала соседка, не обратив на наши слова никакого внимания, — сидит, ведьма, прямо на столе и выедает из корзиночек крабовые палочки! Все перепортила, гидра папуасская!
— Вот почему она не хотела есть! — наконец догадалась я. — Кэссинька, ты любишь крабовые палочки?
Кошка прекратила умываться и посмотрела на меня с большим интересом. Ее взгляд как бы говорил: «Где, где крабовые палочки?»
— У, обжора малайская! — продолжала Варвара свои географические изыскания. — Сидит теперь, как будто ни при чем!
— Как же она к тебе на кухню-то попала? — осторожно поинтересовалась Луша.
— Как-как! Видно, через окно! У меня окна-то открыты, а она по карнизу, по карнизу — и прямо ко мне на стол! И ведь, ведьма, все корзиночки переломала, все до единой!
Варвара отправила в рот остатки орехового печенья и по этому поводу на некоторое время замолчала.
— Извини, Варя, у нее тоже стресс, — начала я, — она любимого хозяина потеряла… А хочешь — возьми к завтрашнему столу вот, ветчинки…
Я мигом вытащила из холодильника солидный кусок ветчины и развернула пакет. Варвара алчно глянула на ветчину и согласилась.
— А что это на тебе надето? — спросила я, чтобы сменить тему.
— Так ведь поминки, — вздохнула она, — а черного я не ношу, не идет мне черное.
Я подумала, что при Варвариных габаритах черное было бы очень кстати, но промолчала.
— Но это коричневое тоже ужасно, — она оглядела свой балахон, — я же вижу…
— Точно, — мы с Лушей с облегчением согласились, — не надевай ты его, а то получится как в анекдоте: приду в коричневом, сяду в углу и испорчу вам весь праздник…
— Тогда синенькое надену, — повеселела Варвара, — в горошек…
На этой бодрой ноте она и удалилась, на прощанье бросив грозный взгляд на Кэсси.
Наутро Луша была со мной очень сурова. Она подняла нас с кошкой рано-рано — в девять утра и, пока я недовольно плескалась в душе, дозвонилась до квартиры Эвелины Павловны Сыроенковой. С самой Эвелиной Павловной ей поговорить не удалось, ответил запыхавшийся женский голос. Позвать Эвелину женщина отказалась, сказала, что та еще спит, она когда в отпуске, всегда очень поздно встает. Лушина решимость только увеличилась, она сказала, что нужно ехать немедленно, пока Эвелина не проснулась и не умотала куда-нибудь. На мои скромные возражения насчет того, что Михаила Степановича мы можем там и не найти, Луша твердо ответила, что Эвелина — его вторая жена, это известно со слов первой, а та уж врать не станет…
Не слушая моего недовольного бурчанья, Луша впихнула в меня бутерброд с сыром, влила чашку зеленого чая, и мы вышли из дому, наказав Кэсси вести себя прилично и ни в коем случае не вламываться к соседям.
До переулка Гривцова мы добрались относительно быстро — все же исторический центр, всюду близко, однако дом, где жила Эвелина Павловна Сыроенкова, впечатлял своей запущенностью. Дом не красили примерно лет двадцать, лепнина обвалилась, когда-то широкая дубовая дверь парадной растрескалась и не закрывалась.
— Это еще что, — Луша показала направо.
Дверь соседнего подъезда вообще была сорвана с петель и стояла рядом, прислоненная к стене. Мы отважно вошли в подъезд и поднялись на третий этаж. Окна на лестнице были почти все выбиты. Воняло на этой самой лестнице жуткой смесью кошачьей мочи, органических отбросов и крысиного помета, но выбитые окна создавали дополнительный вентиляционный эффект, так что можно было проскочить без противогаза. Во мне зашевелились легкие сомнения. Учитывая все те сведения, которые сообщила нам вчера Валентина Семеновна о характере и деловой хватке своего бывшего мужа, Михаил Степанович Сыроенков никак не мог жить в таком свинарнике.
— Что говорить будем? — поинтересовалась я, робко нажимая на кнопку звонка.
— Там по ситуации посмотрим! — махнула рукой беспечная Луша.
Дверь отворила рослая старуха в малиновом русском сарафане и таком же головном платке.
— Проходите, проходите, — запела она, — проходите, гости дорогие, старец вас ждет!
Она схватила Лушу за рукав и резво потащила по длинному захламленному коридору, приговаривая на ходу:
— Сейчас сподобитесь, старче посмотрит, ручку свою на то место приложит, и болезнь проклятую как рукой снимет…
Луша беспомощно оглядывалась на меня, безуспешно пытаясь вырваться из рук ненормальной в сарафане.
— Стойте, — заорала я, чувствуя, что тетку уводят в неизвестном направлении, — куда вы ее
