на что не обратила внимания при первом просмотре.
– Пользуясь случаем, мы решили взять интервью у председателя комитета по культуре городской администрации Николая Альбертовича Гранатова, который открыл сегодняшнюю выставку.
Ирина смотрела вальяжного мужчину в прекрасном темно-сером костюме и строгом синем галстуке, и перед ее глазами возникал только что увиденный сюжет криминальных новостей и лежащее на газоне окровавленное тело.
– Николай Альбертович, что вы можете сказать нашим зрителям об этой выставке? – говорила Настя за кадром.
Теперь, после убийства Гранатова, в этом интервью было что-то зловещее. Впрочем, в нем по- прежнему не было ничего по-настоящему интересного.
– Я давно знаком с искусством Сидора Вострякова, – хорошо поставленным голосом вещал чиновник. – Это замечательный художник и большой патриот нашего города. Думаю, каждый посетитель выставки почувствует его отношение к Петербургу и унесет с собой частичку…
Ирина отвела взгляд от лица Гранатова и принялась разглядывать посетителей вернисажа, прогуливавшихся на заднем плане с бокалами шампанского. Неожиданно среди них мелькнула знакомая фигура. Полная, в бесформенном грязно-горчичном балахоне… никаких сомнений, это была Катька, Иринина лучшая подруга Катерина Дронова! Впрочем, ничего удивительного – ведь она художница и ее частенько приглашают на вернисажи.
Камера сместилась, и Катя пропала из кадра.
Тем временем Настя задавала Гранатову следующий вопрос:
– Николай Альбертович, вы совсем недавно вернулись в наш город из Москвы и заняли пост председателя комитета по культуре. Скажите, это как-то связано с упомянутым вами «петербургским патриотизмом»? Ведь вы – уроженец нашего города…
Ирина хорошо помнила его ответ и слушала его вполуха, следя за перемещающимися на заднем плане посетителями. Вот опять на экране появилась Катька. На этот раз она занималась своим самым любимым (за исключением творчества) делом.
Катька ела.
Она где-то перехватила слоеную корзиночку с чем-то красным и золотистым и теперь поглощала ее, причем на Катькином лице светилось самое настоящее блаженство.
Есть Катька умела здорово, и никакое другое занятие не вызывало на ее круглом лице такого просветленного, почти молитвенного выражения. Когда подруги убеждали ее, что необходимо сесть на диету, она только отмахивалась и говорила, что восемьдесят процентов мужчин предпочитает полных женщин, и только двадцать – очень полных. И доля правды в ее славах была, во всяком случае, Катькин муж профессор-африканист Валентин Петрович Кряквин обожал жену и сдувал с нее пылинки.
– Как же я прошлый раз проглядела Катерину? – вполголоса спросила Ирина у себя самой, и тут же сама ответила:
– Ах, ну да, как раз в этом месте меня отвлек Яша! Изгрыз, паршивец, весь тапок…
Она покосилась на пострадавший тапочек и закончила свою мысль:
– Во всяком случае, нужно позвонить Катьке. Она была на этом вернисаже и, может быть, заметила там что-нибудь интересное… кроме слоеных корзиночек.
У Катьки долго никто не брал трубку, и когда Ирина уже отчаялась, раздался сонный голос:
– Слушаю вас!
– Катерина! – обрадованно завопила Ирина. – Легче до министра дозвониться, чем до тебя!
– А кто это? – недоуменно спросила Катя. Ирина взглянула на часы и все поняла. Катька была большая любительница поспать, если ее не разбудить, могла и до часу нежиться в постели. Сейчас на часах было полвторого, и Катерину, судя по голосу, вырвали из сладких объятий Морфея.
– Странно, однако, – ядовито произнесла Ирина, – как это муж позволяет тебе так долго спать…
Профессор Кряквин, муж Кати, был не то чтобы аскетом, но человеком неизбалованным – вставал рано, ел мало и преимущественно вегетарианскую пищу. Проводя долгое время в экспедициях в далекой Африке, он привык к бытовым лишениям и стоически терпел Катькину бесхозяйственность и неумение готовить. Однако в одной области он был непреклонен.
«Кто рано встает, тому Бог подает!» – утверждал профессор и неуклонно следовал этому принципу. Катерине приходилось наступать на горло собственным привычкам и вставать не позже девяти утра. По меркам мужа это было не слишком рано, но на большую жертву Катерина пойти просто не могла.
– А, это ты, Ирка! – вяло обрадовалась Катя. – А Валика нету, он в Москву уехал на конференцию…
Все ясно: Катерина расслабляется в отсутствие мужа.
– А ты по делу или просто поболтать?
По делу, – железным голосом сказала Ирина, не оставляя подруге надежды вернуться к мягкой подушке. – Катерина, очухайся и напряги извилины.
В ответ раздалось недовольное бурчание, которое Ирина интерпретировала как согласие.
– Ты была на выставке Сидора Вострякова? – начала Ирина с ходу. – Как ты там оказалась?
– Я? – удивилась Катя. – На выставке? Да никогда в жизни!
– Катька, не валяй дурака! Мне не до шуток! – рассердилась Ирина. – Вспомни: выставка художника Вострякова, в Манеже, недели три назад…
– Что мне вспоминать? – рассердилась в ответ Катя. – Я точно помню, что не была!
– Да? А вот у меня перед глазами вещественное доказательство: видеокассета. И там ты в своем жутком горчичном платье!
– Ирка, на тебе писание детективов плохо сказалось! Ты стала выражаться, прямо как милиционер! Надо же так сказать – вещественное доказательство! Ты с меня скоро будешь допрос снимать!
– Надо будет – сниму! Катька, я тебе серьезно говорю – напряги память!
– Ну… мало ли куда я хожу в этом платье! И оно вовсе не жуткое! И не горчичное, а оливковое!
– Катька, да это точно ты! Стоишь и лопаешь корзиночки с чем-то розово-зеленым!
– Корзиночки?! – Ирина воочию увидела, как Катька просто расцвела от приятных воспоминаний. – Так бы сразу и говорила! Точно, была я на выставке, в Манеже, в прошлом месяце. Ирка, корзиночки – это чудо! Там, понимаешь, такая начинка: креветки, они розовые, авокадо, нарезанное кубиками, да еще немного красной икры… и все залито соусом «Тысяча островов»! Именно он дает такой золотистый цвет! В общем, удивительная цветовая гамма и очень вкусно!
– Ты можешь наконец забыть про еду хоть на секунду? – озверела Ирина.
– Ну вот, то вспомни, то забудь! – обиделась Катя. – Ты уж определись, что тебе от меня нужно… Кстати, выставка у Севки была так себе, не очень хорошая, он вообще раньше лучше писал, живее и интереснее по колориту. ..
– Какой Севка? Это Сидор Востряков! И как ты попала на выставку?
– Меня сам Севка пригласил, мы с ним в Академии три года отучились. А с именем у него понимаешь, такая история случилась. У него мама была из очень интеллигентной семьи, профессорской что ли, я уж не помню. А замуж вышла за простого мужика из деревни Васю Вострикова. И этот Вася все время конфликтовал со своей тещей, которая никак не могла простить дочери такой мезальянс. Бабушка назвала внука благородным именем Всеволод, а папаша, когда шел регистрировать ребенка, взял, да и назло теще назвал его Сидором. Так в метрике и записали. Все равно все звали Севкой – и в школе, и в Академии. А сейчас, понимаешь, стало очень модно все русское. И Севка опять превратился в Сидора. Сидор Востриков – звучит круче, чем Всеволод.
– Востряков…
– А вот и нет! Востриков! Я точно знаю, потому что фамилия у него была, как у Кирова, Киров – это псевдоним, а настоящее его имя Сергей Востриков, за это у Севки и кличка была в Академии – «Мальчик из Уржума»!
– Костриков, – вздохнула Ирина, – фамилия Кирова была Костриков. В школе же проходили… Катька, ты совсем без головы! Да, впрочем, какая разница! Ты лучше скажи, зачем туда чиновник явился,
