можно увидеть на лице старого разведчика?
– Непотребно старому человеку о его грехах говорить. Что лишний раз глаза колоть, ежели самому все ведомо?
– Нет уж, скажи!
– Страсти одолевают тебя. – Вавила подняла глаза. – Покоя нет, и оттого тоска смертная. Голову же преклонить, покаяться перед Господом – гордыня не дает. Одержимый ты, Кондрат Иванович.
– Вот как! Занятно… И что же делать прикажешь? По вашему обряду?
– Старики советовали в вериги облачиться и от людей уйти куда-нито. Или очистишься от скверны и человеком возвратишься, или сгинешь, аки зверь/
Он невозмутимо выслушал, хлопнул себя по коленям и встал.
– Ну, благодарю за тепло, за слово доброе, Вавила Иринеевна. Пора мне.
– Не сердись уж на меня, – сказала она в спину. – Сам просил.
Избяную дверь старик прикрыл бережно, а сеночной хлопнул от души, лопату закинул на плечо, как солдат винтовку, и пошел по пробитой траншее, чеканя шаг.
Вавила же проводила его глазами и опечалилась – обидела человека. Те странники, что часто по Тропе бегали и с мирскими жили, обыкновенно учили оседлых, мол, говорить с ними следует как с ребятами малыми. За слово, сказанное от сердца, благодарить принято, а в миру все поперек, только славь, нахваливай да по шерстке гладь; чуть против, чуть по правде, тут и врага наживешь. Истинно дети!
Однако досадовала она недолго, вспомнила, что и впрямь надо подготовиться к встрече Ярия Николаевича. Печь растопила, нашла картошку, капусту квашеную, постные щи приставила варить, а сама от окна к окну и к часам. Время – обед, а нет хозяина! И Кондрат Иванович не идет, чтоб коня запрячь и встретить, должно быть, не отпускает его обида…
Вот уж и щи готовы, и угли дошаяли, пора трубу закрывать, а на тропинке пусто. Тут еще Серка на крылечке заскулил – не выдержала, дубленку накинула и вышла на улицу. Солнце садится за горы, морозец легкий, шаги бы скрипели, чуткому уху за километр слыхать. Пес отчего-то жмется к ногам, а сам уши сторожит на дорогу…
Поболее часа простояла, покуда день не догорел, в избу вернулась грузная от тревоги. Складень поставила, с молитвой остаток свечки зажгла.
– Николай Чудотворный, пути указующий странникам…
И замолчала – шаги на крыльце!
Перекрестилась, встала с достоинством и, даже в окошко не глянув, взялась стол накрывать: нельзя жене показывать, с какой беспокойной страстью ждала возвращения. Коль есть глаза, сам увидит…
Да что это – опять старик на пороге, и не смотрит прямо, как прежде, отводит взор.
– Видно, на обедешный автобус опоздал Юрий Николаевич. Так теперь к ночи жди, последний в двадцать три сорок пять проходит.
А две тарелки со щами уже на столе…
– Садись, Кондрат Иванович, потрапезничаем, – сказала бесстрастно.
– Пожалуй, не откажусь. – Он скинул полушубок. – Глядишь, и тебе веселее будет.
Вавила помолилась мысленно, взяла ложку. Старик делал вид чинности, вроде бы ел со вкусом и не спеша, но видно было, сыт и заталкивает в себя постные щи помимо воли.
– Я телевизор с обеда смотрю, – вспомнил. – Передали, академик этот умер, все в порядке. Как говорил, так и случилось! А катастроф не было ни одной. То каждый день самолеты валятся, а тут хоть бы один упал. Так что…
И осекся. Она же глазом не моргнула, хотя оборвалось сердце.
– Вкусные у тебя щи, – соврал, глядя в сторону. – А я в этом толк знаю.
Дохлебал, облегченно и с удовольствием облизал ложку.
– Ну, чаю я дома напьюсь, вечер длинный. А ты, Вавила Иринеевна, не скучай тут. Если хочешь, телевизор включу. Кино посмотришь или передачу?..
– Мне и так добро.
– И не тоскливо?
– А что же тосковать, коль на мир Божий еще не насмотрелась? – с восторженными глазами произнесла она. – Это старым людям бывает скушно, ничто уж глаз не радует. А я вон гляжу – солнце садится, и по снегу красная дорога от него. Чудо какое! Так бы ступила босыми ножками и пошла, пошла…
Старик присмотрелся, головой покачал. v
– Да ты и впрямь странница. Столько на лыжах пробежать, по тайге, по болотам, и еще ей идти хочется.
– Хочется мне мир посмотреть. Я в книгах читала, есть такая страна Египет. Туда Матушка Богородица с Сыном своим Младенцем от царя Ирода убегала. Мне с тех пор страна сия во сне снится. Будто иду я тем же путем, через пустыню великую, солнышко горячее, земля ровно углями посыпана, подошвы горят. И гляжу, а на песке-то следочки! Маленькие, Христовыми ножками оставленные. Я встану на те следы и молюсь, будто на камне. И меня будто ветром к небу поднимает – эдак хорошо!.. Сон я сей однажды Ярию Николаевичу рассказала, а он говорит, нет более следов Христовых, фарисеи да книжники стадом пробежали и все следы затоптали… Да не поверила я. И так мне хочется сходить в Египет и самой глянуть. Ну как найду?
Старик и головой помотал, и покряхтел. Затем вынул из кармана сигару, придвинулся к печке и стал смрад изо рта изрыгать. Потом затушил, окурок спрятал.
– Чудесная ты девушка, – сказал вдруг. – Я думал, какая-нибудь дикая, фанатичная кержачка… А ты будто и не земная, теперь таких и нет нигде. То-то Юрий Николаевич по тебе так тосковал. Имени не называл, но рассказывал… Я ему все – что не женишься? Может, съездим куда, посватаемся? Он все молчал, а однажды говорит, есть у меня невеста, настоящая боярышня, красавица писаная, лебедь белая. Только на ней женюсь, никого другого не надо! Так, говорю, женись, что же ты? Годы-то уходят!.. Тут Юрий Николаевич мне и сказал. За ней, говорит, как за царевной-лягушкой, надо за тридевять земель идти, в тридесятое царство. Но мне покуда пути туда нет, не могу я, говорит, подданство того царства принять. А жить там без гражданства нельзя. Не ровня мы с ней, говорит. Она – боярышня, а я мужик лапотный, холоп! И засмеялся еще… Тогда я его не понял. Он же чудной, Юрий Николаевич-то.
– Спаси Христос, добрый человек. – Вавила неожиданно встала и поклонилась ему. – После слов твоих я и впрямь будто лебедь белая.
– Ну что ты! – смутился Комендант. – Боярышня, а кланяешься… Ты мне про веру свою расскажи еще. Я кержаков видел, но никак не пойму, как они молятся? У вас же церквей нет?
– Нет…
– А как же вы так? Ни попов, ни церквей?
– Это все люди придумали, Божьи храмы ставить, попов нанимать, чтоб служили, а они б токмо внимали. Господь наш Иисус Христос не каменному делу учил, строительству храмов в душе своей. А более всего молиться учил. Вот мы и молимся, как первые христиане.
– Непривычно, конечно… Я был в церкви, там и поют хором, и кадилом кадят, и водой брызжут. Много всего…
– У нас тоже поют, когда на камнях молятся.
– На камнях?
– Они у нас вместо храмов. – Ей вдруг начало нравиться его ребячье любопытство. – Ежели старцы или старицы выберут камень да помолятся на нем три дня и три ночи, на нем потом очень уж сладко молиться. Небо открывается и Господь слышит.
– Вот как? Чудно… Ну а если камней нет? Бывают же такие места? Одна тайга, например?
– Тогда великое дерево рубят и на пне молятся. И стоит он как твердыня, не гниет, не падает по триста лет.
– Ну а если пустыня? И ничего нет?
– В пустыне молиться легко, там ни храмов, ни камней не нужно. В пустыне сам Христос молился и всю ее намолил от краешка до краешка.
Комендант головой покачал, по колену хлопнул.
