Надо было бы ему ответить резко и определенно, может, даже послать, но Космач до сих пор не мог преодолеть комплекс студента: кем бы ни был Данила
– навсегда оставался преподавателем, человеком довлеющим и оценивающим. А поскольку над ним исподтишка посмеивались, передразнивали, иногда грубовато шутили в его присутствии, распевая на экзаменах, то было еще и жаль его, как жаль немощного, выживающего из ума родителя.
И сейчас он показался обиженным и жалким…
– Вы не сердитесь, Василий Васильевич… Но я не хочу что-то менять в жизни. Сижу в глуши, работаю в свое удовольствие. Кое-что скоро опубликую, есть предложение… Почти нет конфликтных ситуаций, и мне хорошо.
Данила неожиданно закурил трубку и сделал несколько торопливых жадных затяжек.
– Знаю, почему не хочешь. Что ты мне про силы природы? Какую философию подверстал!.. Знаю я эти силы. К тебе же на днях… девица пришла, из скита. Боярышня Углицкая. – Он подождал реакции, засмеялся натянуто, неприятно. – Уж не собрался ли ты с ней в скит убежать?.. Если ты на княжне женишься, сам-то князь будешь или так холопом и останешься? Как там у них, по традиции?..
Космач отложил телефонную трубку и сжал кулаки. Бывший феодал заметил его состояние, оборвал смех, сказал деловито, но мягко:
– Ты вот что. Звони своей боярышне. Телефон в деревне у вас есть, пусть позовут. И скажи ей, чтоб летела сюда к тебе. Паспорта нет – вопрос решим, человека найдем, чтоб сопроводил в Москву. С ней ничего не случится.
И сунул трубку в руки. Говорить ему что-либо, тем более отрицать было бессмысленно. А Данила перешел в наступление.
– Зачем к тебе пришла? Только чтоб замуж пойти?.. Не исключаю, даже верю. На другой женщине ты жениться и не мог… Но ведь она еще весть принесла. Хочешь, скажу, какую?.. Чужак в скит пришел, от твоего имени. Так что ты уже работаешь.
Он подождал реакции – не дождался.
– Наверное, подумал, это человек Цидика? Потому легко согласился в Москву поехать… А он из нашего управления. Временно была потеряна связь. Ты же знаешь, куда его посадили? В коптилку! Рубленый колодец в четыре метра высотой, и на конус – не выбраться. Нет, я восхищаюсь – истинные средневековые нравы!.. Сейчас связь восстановлена. Так что звони боярышне, Юрий Николаевич.
Космач еще раз набрал телефон аэропорта – занято. Положил трубку, встал и надел шубу.
– Мне пора, учитель. Спасибо, что с дерева сняли, стоя писать научили… Ну и за всю прочую науку.
– Юра, не дури. Звони своей страннице. Здесь и свадьбу твою сыграем.
– Был очень рад встрече… Но – время! Пока поймаю такси…
– Ну что же… Коль спешишь – поезжай, – вдруг согласился Данила. – Но мой дом всегда для тебя открыт. А насчет такси не беспокойся. Тебя доставят к месту назначения.
Космач глянул на пакет с диссертацией, но брать его не стал, чтоб оставить свободными руки: мысль о побеге уже вызрела. Иначе не отвязаться…
Он перехватил взгляд.
– И правильно, оставляй. Сегодня же отдам, пусть набирают.
Василий Васильевич вышел провожать в халате и тапочках. Руку пожал, посмотрел по-отечески ободряюще.
– Ну, будь здоров, не поминай лихом! Скоро свидимся.
Машина теперь была другая, впрочем, как и вся ее команда, состоявшая из трех хорошо одетых и воспитанных мужчин. Один из них оглядел громоздкую фигуру Космача, однако сесть на переднее сиденье, где было бы свободней, не предложил, открыл заднюю дверцу и посадил в середину. Подперли боками с двух сторон, водитель выставил на крышу маячок и поехали. Надежд, что в аэропорт, уже не было никаких, и оставалось, не показывая вида, запоминать дорогу да мысленно готовиться к защите.
Пожалуй, теперь начиналось самое главное – можно сказать, дружеская беседа с Данилой отходила на второй план. Уговаривать или допрашивать станут другие, чужие люди, ничем не связанные, и потому особенно рассусоливать не будут.
Но и ему будет легче…
За свою судьбу Космач не волновался, одна боль и тревога преследовала
– боярышня, оставленная в Холомницах. Когда он ушел к сонорецким старцам и, естественно, в Полурады не попал ни к началу успенского поста, ни к зиме, она прождала его ровно год и, по рассказам Клести-малого, высохла в щепку, если бы не успели отнести ее на Сон-реку к старцам, наверное, умерла бы. Но даже после излечения все равно каждый год ждала его к началу успенского поста, по сорок дней сидя на жданках.
В то время он не знал об этом, но сейчас прекрасно представлял, что задержись он на день – снова начнется пост…
А более всего в голове зудела мысль о внезапном и откровенном признании Коменданта. Почему он сделал его накануне событий? Случайно получилось или так замыслили в этом управлении, узнав, что боярышня идет к Космачу?
Покаявшемуся старику будет больше доверия…
Оставалось надеяться и утешать себя природной кержацкой прозорливостью Вавилы, ее детским умением уходить от опасности. Когда он пришел в Полурады с ассистенткой, долго никак не мог встретиться с боярышней с глазу на глаз. Наблюдал за ней, много раз пытался перехватить, когда Вавила по какой-то надобности уходила в лес или носила воду с озера, и даже устраивал засады – бесполезно! Она будто чуяла преследование и невероятным образом уходила от него. Наконец, изучив ее каждодневные маршруты и занятия, он установил закономерность: по понедельникам с утра боярышня стирала белье на озере в километре от скита. Брала две корзины на коромысле, самодельное, неприятно пахнущее жидкое мыло, валек и, несмотря на погоду, почти в один и тот же час шла в свою прачечную: жизнь в скиту была размеренной и ритмичной. Лучше места для встречи было не сыскать, можно подойти незаметно и так же исчезнуть, если появится кто-то еще. Но стоило Космачу прийти на озеро чуть раньше и затаиться где- нибудь на берегу, стирка или вовсе отменялась, или вместо Вавилы приходила ее мать.
Тогда он устроил засаду у намеленного настоятелем сонорецкого монастыря Амвросием камня в березовом лесу, куда боярышня тайком бегала молиться. Приходил сюда и рано утром, и днем, и даже ночью, часами сидел и слушал, надеясь уловить хотя бы ее шаги – все бесполезно. И, отчаявшись, однажды вышел из укрытия, встал на камень, поднял руки, взмолился:
– Господи! Услышь меня! Приведи ее сюда!
Может быть, мгновение прошло, не больше, а Вавила неожиданно вышла из-за берез, показалась и тут же скрылась. Космач вскочил с колен, побежал следом, но только мелькающее среди деревьев ярко- синее платье увидел.
Так бы и не встретился, если б по какой-то непредсказуемой, дикой случайности не столкнулся в лесу, когда она шла с ведрами сотового меда на коромысле. А потом возле угольных ям сама подошла…
На московской кольцевой повернули направо и минут двадцать ехали на хорошей скорости, после чего выскочили на новенькую развязку, выписали круг и полетели в сторону области. Сопровождающие сидели с каменными лицами и за всю дорогу даже словом не перебросились. Только однажды пискнул радиотелефон, и водитель обронил некую контрольную фразу – то ли начальству, то ли жене:
– Я завтракал сегодня, на аппетит не жалуюсь.
На тридцать втором километре свернули влево, на заснеженную, обледеневшую дорогу, въехали в лес и скоро очутились перед воротами воинской части. Из будки выскочил офицер и успел распахнуть створки, так что машина даже не останавливалась. Вид у территории был нежилой, несколько солдат ковыряли лопатами тающий снег у казармы, вдали ползал одинокий грейдер, и больше ни души. За каменными постройками и березовой лесополосой оказались склады – огромные ангары, выстроенные колоннами, тянулись вглубь и исчезали в белизне сугробов. А между ними все пространство вкривь и вкось было заставлено танками, укрытыми снегом до самых башен, так что они выступали над поверхностью, будто могильные холмики, и потому торчащие наружу стволы орудий напоминали кресты, поваленные
