и соврати ее! Я силу тебе дам, прикинься князем и к ней в опочивальню…
— На нож! Зарежь меня! Я шагу не ступлю!
— Добро, — гнусаво молвил он. — Да токмо резать уж не стану. Запомни, раб Христов: удавлен будешь на осине, ровно в полдень чрез год земной. Весь этот срок о смерти будешь думать. Ежечасно… И зло творить помимо своей воли! Ты был достойный ученик, мне жаль тебя, верижник, ведь мог бы вечно жить!
— Молиться буду! Не тебе — Христу-Спасителю! Грех искуплю!
— Молись, безумный… А я к боярыне пойду. Она опять пьяна, а пьяную жену так любо искусить. Мягка, податлива, как воск…
И мерзкий тленный дух келейку опахнул, песок посыпался, расписки с пола поднялись и вдруг исчезли. Блаженный на колена пал и к образам в углу.
— Боже правый! Защити меня! Один Ты, Утешитель! Я жить хочу! А сатана сказал, удавлен буду на осине… И скоро смерть моя. И скоро смерть моя!..
День смрадный над Москвою вновь превратился в ночь, и вместе с темнотой, подобно дыму, из всех щелей всклубился искус. Боярыня к иконам, взмолилась со слезами:
— Матерь Пресвятая! Спаси-помилуй! Томлюсь я! И моя истома, ровно пламень, в коем душа сгорает. Спаси мя, Боже! Избавь от дум и искушений. Я тщусь познать Тебя, но сладострастья чары сильней моей воли. Душа моя пылает и рвется вон из мерзкой моей плоти! Душа моя ослабла… Так пусть же горит плоть!
Как Аввакум учил, в огонь десницу! Все свечи замигали, воск затрещал, пахнуло жженой плотью — отдернулась, вздохнула, воззрившись на руку.
— Слаба, слаба я… И не годна для подвига такого. И то сказать, сие по-христиански ль — живую длань огню предать, калечить тело? Живое жить должно! Ах, как бы радовался князь, коль бы сия десница его ласкала. Иль мой сынок Иванушка, припавши к ней щекою, забыл бы свой недуг и в тот же час уснул. Не руку обожгла, а душу, и жажда мучает, как будто бы на смертном одре… Я пить хочу!
От образов к столу, единым духом осушила кубок, но мед хмельной веселья не добавил. Напротив, встревожилась душа и заметалась, то к двери, то к окну.
— Лихая ночь.. Темно и жутко сердцу. И в доме мне покоя нет… Вот так и жизнь моя: сладка была, пьяна, но вылилась впустую. И никого не взвеселила!
В сей миг же вкупе с дымом дух мерзкий просочился, зловонье тлена заполонило весь дом.
Она зажала нос.
— Помилуй, Боже! То ль чудится, то ль в самом деле! Дух смрадный слышу я. Нечистым пахнет! Меланью попрошу, пусть кликнет Досифея. Он терем освятит… Или в сей час сама!
Схватила ковш и расплескала мед по всем углам. Остатки выпила, и в тот же миг почуялся дух трав, как будто знойным летом, и пчелки зажужжали на цветах.
— Ну, вот и благодать спустилась, — и снова к образам. — Мне ведомо, коль в сердце есть любовь, какою в ни была она, к Тебе ли, к мужу, сыну — все от Тебя. Но ежели Твоя, то отчего она мне ровно цепь на вые?.. Спасенья нет! Тяжелый камень на душе. Несу его, куда в ни шла. Пред Тобой ли преклоняюсь, во царских сенях ли стою — со мной повсюду сие бремя. Днем легче ноша, но лишь ночь придет — и в кровь персты. Возможно ли, чтобы любовью душа омрачена была? — боярыня затихла и прислушалась. — Нет! Невозможно! О, Боже правый! Нет сил для покаянья!.. Что там за дверью? Будто бы шаги… Ужели он идет? Мой утешитель, мой истинный духовный пастырь, мой лада — князь! Прости меня, Господь, но Аввакум!.. Утешит ли он боль мою, умерит ли мученья, егда душа его во гневе, в страсти полыхает? Егда неведомы ему земные муки, вдовьи слезы и хладная постель?.. А князь едва войдет — и уж парит душа! О, Матерь Пресвятая, одна меня поймешь… Не Ты ль сподобила его явиться? Я слышу, он идет, и близко! Сейчас откроет дверь… О, Господи! Прости и укрепи меня!
Вот постучали, но будто в в сердце — захолодела грудь, а разум встрепенулся.
— Кто там еще? — однако же спросила. — Я всех разогнала…
Дверь распахнулась, и огоньки свечей вдруг разом поклонились и многие погасли, дух тленный испустив.
— Кого и ждать устала!
Боярин был в опочивальне, но шапки не сломал. Ну что тебе татарин, стоял, будто на ярмарке и предлагал товар. Ослабли и обвисли руки…
— Се верно, ждать устала…
Он на колено встал и, подняв край сорочки, прижал к устам.
— Да пробил час, и я у ног твоих.
— Светлейший мой… Но что же лик твой темен?.. Встань, к свету подойди. Дай мне позреть тебя.
К иконам подвела, где свечи теплились, мигая, и вдруг увидела — на ногу припадает.
— Что же стряслось с тобой? И отчего хромаешь?
— В походе ранен был, на бранном поле, — скороговоркой молвил князь. — Поганый лях достал копьем… Ах, государыня моя! Я изболелся, но более душою!
Лед в сердце чуть растаял, боярыня вся сжалась — сейчас обнимет, лобызать начнет, как было прежде, и в миг счастливый сей не станет бренной плоти, лишь вечная душа, как птица, воспарит!
Однако же боярин вновь на колено встал и руки вскинул, будто пред иконой.
— Я весь пылаю от любви и страсти! И сей минутой бредил ежечасно, когда сражался с супостатом, и имя повторял, будто молитву. О, государыня! Дозволь слегка лишь прикоснуться!
И снова к подолу сорочки…
Она отпрянула, смутилась.
— Да ты манерный стал, ну ровно немец. И красноречие твое мне незнакомо… Кто обучил тебя обычаю чужому? Не паночки ли польские, егда ты бился с панами?
Боярин подскочил, хотел обнять — она же увернулась.
— Поверь, я от любви сгораю! Любовь моя — порука. Я верен был тебе!
— Не вижу, чтоб сгорал. Позри в зерцало — бледный! И очи тусклые… Ну а кафтан? Велик и весь засален. Уж не с плеча ль чужого снял?.. Постой-ка, князь, а ты не пьян?
— Я пьян? Помилуй! Много дней не пил, не ел, свиданья ожидая! А ежели и пьян, то от любви! Довольно ж, государыня! Не мучай более, отдайся!
Она лишь рассмеялась.
— А ты возьми! Я вся тут, пред тобою!
— Возьму, в сей час возьму!
Затеялась игра… Боярыня смеялась и дразнила, а он ловил ее в опочивальне, да где ж поймать, коли хромой? То всюду натыкался, то падал и кричал:
— Позволь! Копьем я уязвлен! Как мне с тобой тягаться? Отдайся же в полон, как прежде отдавалась!
— То было прежде — ныне же не дамся! — в лицо ему смеялась и убегала. — Ты завоюй меня! Ведь воевал поляков? Где меч твой, обоюдоострый? Где стрелки легкие, чтоб сердце мне пронзили?
— Но я пищалью воевал!
— Пищалью каждый сможет! — воскликнула она и словно протрезвела, вложив сердечный лед суть в слово. — Скажи-ка, князь, как ты прошел ко мне? И кто тебя впустил?
Боярин пал на ложе, отдышался и потер колено.
— Ты ведь ждала меня, разогнала домашних… Все расползлись по норам и углам. И носа высунуть не смеют… Болит колено!
— К непогоде.
— Ну, поврачуй меня… Как нищих врачевала. Довольно, чтоб десницею коснулась, и рана заживет.
— А где твоя целительная сила? Отчего сердечко ледяное, коль ты в опочивальне?.. Ведь ране врачевал одним лишь стуком в дверь или в окно! Иль даже звуком дудки.
Он возопил, катаясь и стеная.
— О, рана! Как она болит!.. Неужто мне судьба скончать свой век, едва тебя позрев? Я так к тебе
