— Упертый, надо понимать, плохо?
— Не знаю, — проговорила она. — Всю жизнь вижу целеустремленных людей. Папа, мама — все... Даже в институте не везло. Конкурс бешеный, и потому четверть было одержимых. Остальные, правда, балбесы... а их меньше, но они виднее. Стала работать — тоже. Вот и сама становлюсь... Так хочется просто жить: лежать на песке, смотреть в небо, слушать, как шумит речка и поют птицы... Жалко до слез, знаю ведь, никогда не будет такой жизни.
— Почему?
— Потому что все вокруг что-то ищут, — она перевернулась на спину и стала смотреть в небо — глаза стали глубокими и голубыми. — Тихая поисковая истерия. «Тарелочники» — пришельцев, геологи — уран, папа — преступников. И снежных людей ищут, славы, денег... А я еще помню времена, когда у нас тут было тихо, как-то сказочно, таинственно, как у Бажова. И можно было просто жить...
— А дядя Коля что ищет? — спросил он.
— Не знаю что, но ищет всю жизнь.
— Почему его Варгой называют?
— Не знаю... Прозвище такое, — она приподнялась на локте. — Опять допрос? Иногда смотрю на вас и думаю — шпион. Все время что-то выпытываете, даже подглядываете. Что вы ищете? Не отдыхать же приехали, не рыбу ловить, правда?
— Правда, — признался Русинов.
— И эта Кошгара не особенно-то вам нужна...
— Нужна, но не особенно.
Ольга села и огляделась по сторонам с какой-то тоской, подступающей, как слезы. И вдруг предложила:
— Давайте искупаемся, что ли?
Вода напоминала жидкий лед, перехватывала дыхание и обманывала дважды искрилась жарко на солнце и скрадывала свою глубину. Русинов улетел с головой, обжегся и, вынырнув, потянулся к берегу. А Ольга в середине потока помчалась мимо него — впереди был небольшой плес с тихой водой, а за ним глухо шумел водопад. Он оттолкнулся и устремился за Ольгой.
— Вам долго нельзя! — крикнула она. — Выходите на берег!
Русинов послушно выбрался на камни, а она еще плескалась на середине плеса — и верно, рыба белуга... Наконец подплыла к берегу, стремительно вылетела из воды и, вскинув руки, подставилась солнцу.
— Грейтесь, — стуча зубами, проговорила она. — Впитывайте солнце.
Ее белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала светиться изнутри, а капли воды, стекавшие по телу, замирали голубоватыми искрами.
— Сияющая! — любуясь ею, но откровенно проронил Русинов. — Искристый хмельной напиток...
Она легко сделала кульбит и оказалась перед ним. Посмотрела в глаза, словно хотела уличить во лжи, но даже не съязвила, чего он ожидал. И вдруг рассмеялась ему в лицо, выбежала на песок и легко покатилась, вытянувшись в струну. Замерла лицом к небу.
«Повинуюсь року!» — воскликнул он про себя и опустился на колени возле Ольги.
— Хотите есть? — неожиданно спросила она. — Я уже умираю от голода!
Она была непредсказуема; в ней уживалось одновременно все — романтика и практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Если бы сейчас, в эту минуту они расстались, Русинов бы заболел ею и ходил потерянный, получумной, разбитый. Но она была рядом, и впереди еще было время, и эта его влюбленность горела, как спичка в пальцах. Он внутренне боялся, что догорит и обожжет руки, знал, что так случится рано или поздно, потому что слишком хорошо себя знал. Он действительно всю жизнь что-то искал. И влюблялся-то всегда для того, чтобы тут же расстаться, а потом ходить и искать.
С точки зрения медицины это состояние можно было отнести к слабой форме мазохизма, когда человеку доставляет удовольствие страдать. Но это был исконный, пришедший из глубокой древности, национальный характер. Какой же ты русский, если никогда не жаждал пострадать? Иван-царевич только потому и бросил лягушачью кожу в огонь...
Но сейчас ему так не хотелось, чтобы пересыхала эта речка, закрывшая путь, чтобы появлялись здесь какие-то люди и чтобы сгорел этот яркий огонек в руке...
Они накрыли себе стол прямо на песке, подстелив кусок целлофановой пленки. После долгих дождей не хотелось уходить с солнца, и оно, не жаркое возле воды, совсем не жгло и лишь нагревало землю. Перетряхивая рюкзак, Русинов нашел радиомаяк, и он, как черный знак, вдруг напомнил ему реальную действительность: не отвлекайся, парень! За тобой всюду глаз... Сначала у него мелькнула шальная мысль — выбросить «шпиона» в реку, однако потом он со злорадством упрятал его в свинцовый чехол и бросил в карман рюкзака. Пусть никто в мире не знает, где он сейчас, с кем и какие мысли приходят в его голову. Он не хотел показывать радиомаяк Ольге, но она, всевидящая, заметила его манипуляции и проявила неожиданное любопытство:
— Что это такое? Покажите!
— Шпионская штука, — признался он и достал из кармана тяжелый ком свинца. — У вас наградили. Как лучшего шпиона!
Ольга открыла футляр, извлекла радиомаяк, повертела в руках:
— И что делает сейчас эта штука?
— Передает сигнал, — объяснил Русинов. — А локаторщик сидит и снимает пеленг. И докладывает начальству, что мы с вами купаемся, загораем на берегу безвестной речки и ждем, когда спадет вода. И что у вас — золотые волосы на солнце и очень красивая фигура, но отчего-то печальное лицо.
— За вами следят?
— Но ведь и за вами следят!
— А выбросить ее нельзя?
— Можно, — проронил Русинов. — Да пока не нужно. Чего доброго, припрутся сюда глянуть, куда это я делся.
Он заключил радиомаяк в свинцовую камеру и спрятал. У Ольги как-то сразу пропал аппетит. Она принесла с речки пластмассовую бутыль воды, попила и стала медленно проливать на песок. Вода уходила почти мгновенно.
— Кто вы? — спросила она просто. — Не могу понять.
— Я и сам не могу понять, — признался он. — Псих-одиночка... Пришельцы все парами ходят, компанией, геологи с охраной. А я один. И получается так, что для всех опасен. Для вас в первую очередь.
— Для кого — для вас?
— Кто здесь живет... Для Петра Григорьевича, для дяди Коли. Да и для вас. Я виноват в том, что весь этот регион находится под негласным наблюдением Службы безопасности.
— Вы меня интригуете или это правда? — Она вылила остатки воды и начала строить песчаный домик.
— Я работал в Институте, который занимался поиском сокровищ на Урале, — сказал Русинов. — Это был закрытый Институт, секретный.
— Сокровищ? Интересно... А какие тут могут быть сокровища?
— Вар-Вар... Слыхали?
— Нет, — промолвила Ольга. — Это что-то из области бажовских былей?
— Примерно да, — согласился он. — Только Бажов наложил древние предания на Петровские времена.
— И вы теперь ищете сокровища Хозяйки Медной горы?
— Раньше ее называли Валькирия, — объяснил Русинов, — или Карна.
— Но Валькирии — это же воинственные девы! — изумилась она. — При чем здесь сокровища?
— Так их называли в эпосе. А если извлекать из него рациональные зерна, то назначение этих дев несколько иное. Во время оледенения люди не ушли отсюда, а спустились жить в пещеры. Здесь было целое пещерное государство, подземное царство. Поскольку мужчины гибли, то возник матриархат...
