ученые. Толковый математик там за десять тысяч даже извилиной не шевельнет.
— Там! — каркнул Альберт, махнув дланью в сторону Ермака. — А мы — здесь! — Он ткнул пальцем в пол.
— Бог повсюду велел делиться, Альберт Максимович. И там, и тут.
Наступила тишина. Мои хрумки обсасывали преподнесенную пилюлю, соображая, что их работник не так-то прост и, вероятно, знает, почем его извилины. Я полагал, что это верный ход — да и не я один, а вся заокеанская научная общественность. Есть сорок методов, как уклониться от нежелательного контракта, и лучший из них — действовать понаглее и требовать сразу миллион. Или миллиард, смотря по ситуации. После чего заказчик уходит, вращая пальцем у виска.
Однако в этот раз не вышло — то ли ментальность в наших краях иная, то ли моих хрумков и в самом деле припекло. Пыж снова пересчитал двенадцать сотенных, покосился на Керима, бросил взгляд на Салудо и вымолвил:
— Цена вопроса? Сколько вы хотите, отец родной?
— Я, Петр Петрович, тухлыми яйцами не торгую. Найду решение, будет цена. Ну а не найду…
Я развел руками и поднялся, но на пути к дверям стоял Салудо. Физиономия Альберта была, как обычно, равнодушной, бесцветные глазки уставились не на меня, а куда-то вбок, и все же в его лице и позе чувствовалось что-то угрожающее. Удав, готовый броситься на кролика, а кролик — вот он кролик, я!
— Позвольте пройти, Альберт Максимович.
— Позволю, Сергей Михайлович. Только хочу дать на прощание совет: помните о нашем разговоре. О том, насчет тети.
— Я вам сказал, что тети у меня нет.
— Ну кто-то же имеется… кто-то дорогой и близкий.
— Друг, — промолвил я, — лучший друг с незабвенного детства. Я за него в огонь и в воду, а он за меня — горой… И знаете, где он служит? В налоговой полиции.
Альберт нахмурился, Керим грозно запыхтел, а физиономия Петра Петровича перекосилась, став похожей на маску недоброго вестника из древнегреческой трагедии.
— Не поминай дьявола всуе, а то до беды недалече… — Он театрально перекрестился и передвинул зеленые на краешек стола. — Это вам, Сергей Михайлович. Берите, батенька мой, и считайте данную сумму авансом, в счет вашей доли грядущих доходов.
— Авансы обязывают, — заметил я. — К чему торопиться? Будет результат, будет и аванс.
— Ну как хотите. Была бы честь предложена… — Пыж кивнул Кериму, тот поднялся, сгреб деньги со стола и сунул в карман.
На этом мы и расстались, хоть и не очень довольные друг другом, но с перспективой кончить дело тихо-мирно, без привлечения тетушек и полицейских в качестве решающего довода. Все произошедшее казалось мне тогда похожим на второсортную оперетку — три искусителя-злодея строят честному парнишке козни, суля ему то кнут, то пряник. Вернее, пряник и кнут, если придерживаться хронологической последовательности…
Выглядело это несерьезно, и хоть методика нахального запроса не сработала, я все-таки обрел свободу и был доволен. Конечно, бродили в моей голове подозрения, что не машинка нужна хрумкам, а то, что эта машинка проверяет, но данная мысль оставалась смутной и неоформленной до конца. Не тянула эта троица на фальшивомонетчиков, совсем не тянула! Да и разведанное мной насчет заокеанской тайны было для них бесполезно, если припомнить фокусы с бумагой, сериями и номерами. Такое производство мелкой фирме не под силу — ибо, как говорили викинги, чтобы отправиться за золотом, нужно много серебра.
Я шел по заснеженному пустынному парку, утешаясь этой мыслью, пока за спиной не послышались хруст снега под торопливыми шагами и шумное тяжелое дыхание. Сизо, он же — Север Исакович Зон, мой ваятель-алкоголик… Метр шестьдесят с ушанкой, но коренастый, плечистый, похожий на гнома, с огромными руками и ногами. Был он, как всегда, навеселе, но это не сказывалось на резвости движений; язык, правда, заплетался.
— П-постой, Серега… Несешься, т-точно задницу наскипидарили… Еле да-агнал…
Я подождал, пока он отдышится. Повод мчаться за мной сквозь снега и льды был, разумеется, веским, не терпящим отлагательства: стрельнуть ту самую десятку, которой не хватало на пузырь. Такая уж была у Зона нравственная конституция, что больше десятки он никогда не просил, и эта сумма являлась, конечно, невозвратной. Впрочем, нашей взаимной симпатии это не вредило.
— Общался с нашими крровопийцами? — выдохнул он обдав меня сложным ароматом табака, спиртного и каменной пыли. — Н-ну, н-ну… Ты, С-сергуня, п-поберегись… гады они, да не простые… клопы на яйцах пролетариата.
— Я не пролетариат, а прослойка. — Моя рука нырнула за пазуху, нащупывая бумажник. Условный рефлекс российского интеллигента перед лицом алчущего пролетария…
— Но яйца-то у т-тебя есть, а им по фигу, чьи сосать, — пояснил Сизо и, втянув морозный воздух, добавил: — Ты, Серега, погоди, не шарь в карманцах… ты меня послушай… — Он дернул меня за рукав, заставив наклониться, и зашептал в ухо: — Альбертик наш с Никешей толковал… 3-знаешь Никешу? Эт- такий здоровый лось из н-новгородцев, а новгородцы у наших гадюк… эта… дочерняя предприятелка, а может, наоборот… В общем, лось Никеша у них за бригадира… тот еще душегуб! Он…
— Толковали-то о чем? — Я выпрямился, утомившись стоять в наклон.
— О чем, не в-ведаю, но твое драгоценное имячко я расслышал. Сегодня врроде бы звали т-тебя? И что? С-стра-щать принялись?
Я сглотнул, чувствуя, как учащается пульс. Не то чтобы я был напуган, но все же неприятно знать, что о тебе толкует кто-то с кем-то. Особенно такие типы, как Николай и Альберт Салудо.
— Стращали, но не слишком. Так, для порядка, чтоб место знал… Больше обещали. Капусту бочками, и вся как есть зеленая.
Сизо скептически хмыкнул.
— Не верь ты их п-посулам, не верь! Пришить не пришьют, а обманут т-точно! И чего ты с ними связался, п-па-рень? Н-не твоего поля навоз!
— Кушать хочется, и не мне одному, — пояснил я и, вспомнив о Белладонне, сменил тематику беседы. — Слушай, Север, работу не сделаешь? Но так, чтоб было недорого и приглядно?
Он недоуменно моргнул, потер небритую щеку широкой ладонью.
— Р-работу? Какую еще р-работу?
— Любимую кошку хочу увековечить. В виде статуи. Изваяешь?
Сизо вроде бы не удивился моей причуде, а лишь мотнул лобастой головой.
— Изваяю в полный ррост, хоть из грранита, хоть из мррамора. Цена п-по дружбе — ящик пива и три пузыря. П-пойдет?
— Пойдет, но кошка не простая, — уточнил я. — Белая, хвост серый, глаза голубые. Нужен особый материал.
— Н-ну раз особый, т-тогда четыре пузыря. — Сизо вздохнул, насупил брови, опустил взор и произнес: — Слушай, Сергуня, а ты десяткой н-не богат?
— Богат. — Я снова полез за пазуху.
Приняв с достоинством деньги и сдвинув ушанку на левое ухо, Сизо поскреб под ней и присоветовал:
— П-поберегись, Серега. К нашим гадам не ходи, лучше за девками бегай. Девки, они ничем н-не хуже кошек. Я знаю… Тот еще б-был ходок в твоих годах!
По дороге домой я размышлял над этим советом, всматриваясь в темные глаза Захры. Лучше за девками бегай… Было бы все так просто!
Я бы побегал, ноги длинные… Но как угнаться за сказочной принцессой? Где ты сейчас, любимая? Что делаешь, с кем говоришь, кому улыбаешься? По каким орбитам тебя кружит, звездочка моя?
Успокоение пришло ко мне, когда я снова сел к тришкину терминалу. Впрочем, Тришку, личность родную, но недалекую, можно было списать в расход — ведь все его финтифлюшки и прибабахи, все потроха и все хранившееся на дисках и в памяти, от рабочих программ до фульриков, принадлежало Джинну. Он глядел на меня с экрана глазами Белладонны, его голос, уже не рокочущий, а более мягкий, струился из колонок вокодера, он спрашивал, он отвечал, и каждое слово было равно откровению.
