— Сомневаюсь, — возразил Тари, который явно был поумнее и поспокойнее Баклула. — Вождь Востока выбил Урдману из холмов в поле, и — хвала богам! — каждый второй из войска мендесцев погиб. Теперь вождь дожидается нас, чтобы выпустить кишки этим краснозадым обезьянам. Мы бы уже справились с ними, если бы не твоя жадность, Баклул. Прав достойный Пемалхим — люди твои шакалы и сыновья шелудивых псов!
Тари явно хотел подольститься ко мне, и Баклул это понял.
— А твои — ублюдки, пожиратели дерьма! — окрысился он. — Разве они стояли и смотрели на вино и пиво? Разве не в их глотки оно лилось? Не их животы согревало? Маат знает, кто первый сбил печать с кувшина!
Они принялись спорить, брызжа слюной и размахивая руками, но тут дорога обогнула холм, и мы очутились на заболоченной равнине перед лагерем. В стане по-прежнему пылали костры, но туши быков и баранов, висевшие над ними, обуглились и источали теперь не аромат жареного мяса, а вонь обгорелой плоти. Перед лагерными навесами вытянулась, ощетинившись копьями, цепочка воинов из запасных дружин Охора и Сиба. Остальные наши отряды были выстроены в три шеренги у подножия холма; первыми стояли пращники и метатели дротиков, за ними — копьеносцы и щитоносцы с мечами и топорами. Воинство Урдманы, соединившееся с отрядом Тахоса, занимало круговую оборону в середине поля, там, где земля понижалась и из почвы выступала вода. У владетеля Мендеса еще оставалось поболе четырехсот бойцов, причем половина из них — свежие, не побывавшие в сражении люди Тахоса. Сдаваться они явно не собирались, и я, охватив равнину взглядом, решил, что победителем в этой битве станет фараон Петубаст. Не без потерь, конечно, в которых числятся наследник и полсотни лучников, зато восточный клан и Мендес будут обескровлены.
— Ну, Пема, сын мой, ты явился вовремя! — приветствовал меня Пекрур, стоявший на кочке в окружении телохранителей. Он был в доспехе, но без шлема; ноги по колено в грязи, ветер треплет седоватую прядь, на правом запястье — повязка с проступившим пятном крови. — Есть у нас печальные новости, Пемалхим, но есть и хорошие. Псуши, Усахарта и молодой Улхени уже у Осириса, а с ними — сотня наших воинов, но врагов мы уложили вдвое больше. Похоже, и тебе Амон даровал победу? Я не ошибся?
— Нет, старейший. Лучники перебиты, Хасса мертв, и мы захватили обоз.
— Я и раньше знал, что боги милостивы к тебе. — Собрав в улыбку морщинистое лицо, Пекрур важно сошел с кочки. — Погляди на этих обезьян, — он махнул рукой в сторону войска Урдманы. — Погляди на них, Пема! Жизни их сейчас дешевле, чем песок в пустыне! И я подозреваю, что все они останутся без погребения. Наверное, Сетх, взирая на них, уже потирает свои красные лапы.
— Несомненно потирает, — подтвердил я. — Но их еще много, а значит, и мы потеряем многих людей.
— Так уж устроен мир, Пемалхим: не тряхнешь пальму, финики не попадают, — заметил Пекрур и тут же перешел от философских обобщений к конкретной диспозиции: — Дам тебе еще половину сотни, и ты обойдешь их с заката, а Петхонс с восхода. Я — на севере, на юге — Охор и Сиб. Для начала забросаем дротиками, потом атакуем с четырех сторон и… — Тут он увидел осла с его поклажей и изумленно приподнял брови: — А это что еще такое? Это ведь, кажется…
— Наследник Великого Дома, — усмехнулся я. — Дом, правда, измельчал, но всё же есть надежда на достойный выкуп. Скажем, мы могли бы обойтись сейчасчас без битвы и обменять его на святую реликвию, наследие Инара.
Вождь Востока раздраженно замотал головой:
— Разве ты не понимаешь, сын мой Пема, что она и так принадлежит нам! И ее вернут, где бы она ни находилась, в Мендесе, Севенните или Танисе! А вот торговые привилегии… пошлины на зерно и вино… товары, что идут из Библа, Тира и Сидона… — Он наморщил лоб, возвел глаза к небу и погрузился в какие- то сложные расчеты. Затем сказал будто бы самому себе: — Зачем трясти пальму, если финики можно сбить шестом, а шест — вот он, шест, привязан на спине осла, только и ждет, когда его возьмут в руки… Развяжите его!
Распустив узлы, Иуалат поставил царевича на ноги. Выглядел Анх-Хор не лучшим образом — под скулой синяк, на ребрах ссадины, бело-синие одежды перепачканы, на животе — багровая полоса, след близкого знакомства с тощим ослиным хребтом. Но держался он высокомерно и глядел на нас с Пекруром, как лев на пару куропаток.
— Я желаю, — царевич ткнул пальцем в Иуалата, — чтобы с этого человека содрали кожу. Он был непочтителен с сыном божества!
— Хм-м… Может, лучше бросить его крокодилам? — задумчиво произнес Пекрур. — Понимаешь, это быстрее, чем сдирать кожу, а мы торопимся. Боюсь, Урдмана не даст нам времени для подобающей казни.
Подошел Петхонс, увидел Анх-Хора, услышал слова вождя, хлопнул кулаком о грудь и разразился хохотом. Воины, стоявшие в шеренгах, начали оборачиваться, греметь оружием, вытягивать шеи и громко гоготать. Лицо нашего пленника перекосилось. Он был слишком важной персоной, чтобы терпеть над собою насмешки.
— Не забывайся, вождь Востока, — прошипел Анх-Хор, — не забывайся! За всё, что случится со мной, ты ответишь перед богами и царем!
Голос Пекрура внезапно сделался суровым.
— Ничего плохого с тобой еще не случилось, наследник. Несколько царапин да перемазанные в грязи одежды… Ерунда! Но если я прикажу…
Он уставился на царевича безжалостным немигающим взглядом. Отшатнувшись, разом потеряв надменный вид, тот посмотрел на старейшего, потом на меня и в страхе пробормотал:
— Неужели… неужели вы рискнете пролить божественную кровь? Кровь Гора, чьи глаза — луна и солнце, а крылья покоятся по обе стороны небосклона?
Ухмыльнувшись, Пекрур повернулся ко мне:
— А что ты думаешь, Пема? Прольем?
— Как горсть изюма прожевать, — ответил я.
— Ну, тогда поставьте его за нашими шеренгами, — Пекрур непочтительно ткнул в царевича пальцем, — и пусть твой человек, Пема, за ним присмотрит. Хорошо присмотрит, не то я и правда велю содрать с него кожу. — Он махнул телохранителям: — Вы, бездельники! Пусть кто-нибудь отправится к Урдмане и скажет, что я желаю с ним говорить. Прямо здесь, в поле между нашими дружинами. Со мной пойдет Пемалхим, и Урдмана может взять одного воина. Ну, быстро!
Через четверть часа мы стояли по щиколотку в воде перед владетелем Мендеса. Его сопровождал темноко-жий гигант-кушит, фигура весьма экзотическая для севера Дельты. Урдмана был хмур, его багряная накидка висела клочьями, бронзовые пластины доспеха носили следы ударов, шлем лишился перьев. На меня он смотрел волком, но, встречаясь глазами с Пекруром, презрительно усмехался. Он не выглядел человеком, смирившимся с поражением — видимо, понимал, что большая часть нашего воинства ляжет костьми на этом поле.
— Ты хотел меня видеть, вождь Востока?
— Да, владетель Мендеса.
— Зачем?
— Затем, чтобы сказать: мы уходим.
Урдмана пожевал губами, потер подбородок.
— Разве реликвия Инара в твоем походном ларце? Разве тебе ее доставили из Мендеса? Или ты сам, обернувшись жабой, поскакал в мой город и нашел ее?
Пекрур скривился при упоминании жабы, но сохранил спокойствие.
— Мой ларец пуст, и ты это знаешь, Урдмана. Но кроме ларца есть у меня сундук, большой сундук, не меньше саргофага, в каком хоронят фараонов. И он, когда я отправлюсь к себе, не будет порожним!
Шагнув в сторону, старейший дал Урдмане возможность обозреть наши шеренги. По моему сигналу строй воинов раздался, Иуалат вытолкнул вперед Анх-Хора и встал за его спиной, придерживая пленника за локти. Спесь слетела с царевича; похоже, он сообразил, что превратился в такой же товар, как любой из
