Я откашлялся. Голосовые связки повиновались еще с трудом.
— Стрела… прямо в висок… больно…
— Помочь?
— Будь так добр…
Наши координаторы, по давней традиции, превосходные медики. Конечно, я сам бы мог справиться с болью и багровой отметиной на виске, но так приятно, когда тебе помогают… Дружеское бескорыстное участие — то, чего так не хватает в прошлом. Там меня или ненавидели, или боялись, или почитали, и только Дафна дарила любовь. Но даже для нее я был не только возлюбленным, а и еще господином. Господин… семер… хозяин… Какие мерзкие слова!
Пальцы Давида на виске, от них струится жар, словно над моим лицом вспыхнуло крохотное солнце. Его негромкий голос:
— Инструментальный блок уже удален из твоего сознания. Отдыхай. Шрам через сутки рассосется. Будешь спать. Спи, спи…
Боль утихает, на смену ей приходит сладкая истома.
— Время, — говорю я, с трудом ворочая языком, — сколько прошло времени?
— Двадцать четыре дня, — отвечает Давид. — Спи, спи…
Значит, сейчас июль, середина лета в Северном полушарии, думаю я и засыпаю.
Сплю долго, день и ночь. У современных людей, за редким исключением, потребность в сне невелика, четыре-пять часов. Дольше спят лишь дети и обитатели миров, где сутки много длиннее земных. Ну, разумеется, и те, чьи жизненные ресурсы мобилизованы для регенерации. Сейчас я вхожу в эту последнюю группу. Сон меня исцеляет, а кроме того, он путеводная нить, связывающая прошлое с настоящим — не долгие годы, что я провел в долине Нила, а мое реальное прошлое, жизнь, что приостановилась меньше месяца тому назад. События недавних дней опять проходят предо мной; Я смотрю на буро-красную равнину из окна Марсианского Кабинета, обнимаю Тави в глайдере, застывшем среди льдов Панто-5, о чем-то спорю с Павлом — или не спорю, а что-то пытаюсь у него узнать. Что? Ответ услужливо подсказан сном: я не понимаю, отчего он вдруг согласился с проектом супериоров. Так внезапно, будто в нем сломалась какая-то пружина… Мы снова в Лоджии Джослина, стоим под его портретом, и я допрашиваю Павла: «Почему?.. Почему ты это сделал? Ты ведь Носферат! Знаешь, сколько весит твое слово? Больше Гималаев!» Он что-то бормочет, но так невнятно, что я не улавливаю сути. «Принц и Брейн… я должен… пробой во времени… ты ошибаешься, я — человек… я человек, Андрей…»
— Андрей… Андрей… — повторяет эхо.
Я открываю глаза.
— Андрей, — произносит Давид, улыбаясь мне, — пора просыпаться, Андрей. Взгляни!
Он шелкает пальцами, и над моим лицом всплывает зеркало. На виске — небольшой красноватый рубец, черты — мои и не мои одновременно: рот крупней и жестче, скулы шире, лоб не так высок, и в волосах рыжеватый оттенок. Ментальное эхо, привет от Пемалхима… Зато говорю я уже без труда:
— Спасибо. Отлично ты меня заштопал. Теперь хоть Тави не перепугаю и своего малыша…
— Малыша? А! Я слышал, вы взяли ребенка? Мальчика?
— Да. Славный мальчишка. Антон.
Мы беседуем так, словно я вернулся с Астаба или Альгейстена, с прогулки по Млечному Пути, а не выплыл из глубин времени. Я спрашиваю, здесь ли Егор, Витольд, Гинах, Георгий. Нет, отвечает Давид, нет. Все разбрелись по разным эпохам и странам, а когда вернутся, неизвестно. Такова специфика профессии: отбываем мы в определенный час, но никаких прогнозов на обратную дорогу дать нельзя. Может быть, проткнут копьем или проломят камнем череп в ближайший час после прибытия, а может, задержишься в мниможизни на год, на два или на целое десятилетие… Кто знает?.. Поэтому нас провожают, но не встречают. К тому же иногда мы возвращаемся в слишком неприглядном виде, и нашим подругам лучше на нас не смотреть.
Я расспрашиваю об эксперименте, начатом с супериорами. Ничего тревожного, заверяет Давид. Наши аналитики уже получают информацию по этому каналу, но нельзя сказать, что данный стиль работы нравится всем. По его губам скользит улыбка. Ты ведь, Ливиец, полевой агент, говорит он, ты понимаешь, как скучно сидеть в реальности и опрашивать ловушки. Так уж мы устроены, что активный поиск предпочитаем пассивному. Ничто не заменит опыта и личных впечатлений. Верно, соглашаюсь я и, поглаживая рубец над бровью, вспоминаю древнюю пословицу: за одного битого трех небитых дают. Мы смеемся.
Через некоторое время, приняв душ и одевшись, я поднялся в кафе на верхнем ярусе. Его прозрачная полусфера прилепилась к стволу базы почти на километровой высоте, и я, попивая горячий чай, могу смотреть на восток и север. На севере, за полосой зелени, Финский залив — желтый песок пляжей и серо-голубое море; на востоке — городская окраина, жилые башни, глайдеры и скутеры, что вьются вокруг них цветными мошками. В пропасти, прямо под моими ногами — монумент Первопроходцам. Отсюда, с вышины, шахта кажется темным пятнышком, рука — совсем крохотной, и фигур на ней не рассмотреть. Но я знаю, что их шесть. Женщина и пять мужчин. Эри, Крит, Хинган, Дамаск, Мадейра и Дакар…
Хорошо сидеть на этом балконе, пить чай с булочками и закусывать нарезанной тонкими ломтями дыней. Воспоминания о бегстве и последней битве отодвигаются вдаль, туда же, где спрятаны годы мниможизни; края реальности опять соединяются так плотно, что трещин не найдешь. Я снова полностью в настоящем; думаю о Тави и Тошке, о своем уютном бьоне и, разумеется, о работе. Давид ни о чем меня не расспрашивал, и это тоже традиция — не будить отзвуков мнемонического эха. Я представлю отчет… потом, потом…
Здесь малолюдно. Кроме меня, двое парней за дальним столиком и женщина в платье из шелка астабских пчел-жемчужниц. Она сидит поближе и улыбается мне. Полузнакомое лицо, но я не помню ее имени. Ментальный облик — созвездие Кассиопеи на угольно-черном небе, теплое дыхание ночного ветра и запах орхидей.
— Вернулись из погружения, Ливиец? — Голос у нее низкий и мелодичный, лицо моложавое, но по глазам я понимаю, что ей немало лет.
— Да. Простите?..
Женщина смеется.
— Мы не представлены друг другу. Виделись на одной из конференций, лет шестьдесят назад. Я Анна с Австралийской базы. Психоисторик, как и вы.
С Австралийской базы… Значит, исследует Эру Унижения…
Видимо, Анна уловила эту мысль.
—Я занимаюсь не Большой Ошибкой, а последующим периодом. Тем, что случилось после выхода на Поверхность. — Она смотрит вниз, на маленькую каменную руку в километровой бездне. — Временами прихожу сюда, чтобы взглянуть на памятник людям, которых знала живыми… Правда, не всех. Крита, Хингана, Мадейру… — Перечисляя, она загибает тонкие изящные пальцы.
— Дамаск, кажется, погиб? — спросил я.
— Погиб в самой первой экспедиции. Дакар и Эри исчезли. Я пытаюсь разобраться, как это случилось, но пока безрезультатно. — Анна на миг сосредотачивается, и оптика окна, повинуясь мысленной команде, приближает памятник к нам. Мощные фигуры, суровые лица…
— Похожи?
Анна покачала головой:
— Не очень. Слишком много героического… символы, а не люди… Крит и в самом деле был героем, а вот Хинган — старым грубияном. Дакара я не видела, но если верить описаниям, он настоящий красавец: темные глаза, нос с благородной горбинкой, высокий лоб, густые волосы… — Она всматривается в каменное лицо и говорит: — Нет, не похож! Слишком мало интеллекта. Он ведь был писателем, художником…
— А Эри?
— О ней вообще ничего не известно, кроме того, что она принадлежала к сословию Охотников, была возлюбленной Дакара и исчезла вместе с ним.
— Загадочная история, — молвил я, поднимаясь. — Рад был познакомиться с вами, Анна. Как- нибудь навестите меня? Код моего портала…
