— Не утруждайтесь, найду в Инфонете. До встречи, Ливиец!
— До встречи.
Я вышел в кольцевой коридор с Туманными Окнами и перебрался в свой дом. Нетерпение сжигало меня — я жаждал увидеть Тошку и Тави. Но заглянуть домой было не лишним, так как Сенеб без меня скучал. Конструкты отличны от нас, ибо воспринимают мир иначе, чем люди, в гораздо большем диапазоне электромагнитной шкалы; кроме того, в их власти огромное число эффекторов и датчиков, замена наших глаз и рук, органов речи, слуха и всего остального. Они напрямую связаны с Инфонетом, и наша мниможизнь в пространстве Зазеркалья для них реальность. Но хотя искусственный разум не похож на наш, есть и кардинальное сходство: и мы, и они нуждаемся в общении. Причем не только с подобными себе — не стоит забывать о братьях наших меньших и радости, которую они нам дарят. Подобно нам, конструкты тянутся к живому… Может быть, это инстинкт любого существа, живущего в симбиозе с человеком? Может быть… Я вспомнил кота Гинаха и улыбнулся.
— С возвращением, магистр, — приветствовал меня Сенеб. Голос его был слаще финика. — Удачным ли оказалось ваше погружение?
— Вполне. — Я направился к Окну, ведущему в бьон Октавии. — Скоро мы будем готовить отчет, и ты узнаешь все подробности.
— Благодарю, магистр. Ваш вид подсказывает, что на этот раз вас не терзали ни львы, ни крокодилы, — с удовлетворением отметил Сенеб. — Кроме шрама на виске, других повреждений не заметно. И вы, кажется, полны нетерпения… — Он вдруг заговорил голосом Октавии. — Вы похожи сейчас на плодоносную пальму, ждущую прохладных струй воды. К ним, безусловно, нельзя причислить сообщения, которые скопились за двадцать четыре последних дня. Под струями воды в данном случае подразумевается…
— Говорящий лишнее будет зашит в мешок со змеями и брошен в пустыне, — прервал я его. — Есть ли в этих сообщениях что-то срочное?
— Текущая информация по Евразийской базе, список конференций на будущий год, пожелания успехов от коллег, ушедших в погружение, и несколько новых работ и записей, касающихся Северной Африки, — доложил Сенеб деловитым тоном. — Еще записка от вашего друга Саймона. Просит присмотреть за Павлом…
Я застыл на пороге Туманного Окна.
— А что же Павел? Он связывался с тобой?
— Нет, магистр. Соединить вас с ним?
— Да, соедини.
Прошло секунд десять — чудовищное время для такой простой операции. Наконец Сенеб виновато сказал:
— Прошу прощения… Возможен лишь контакт с его конструктом. Он в своем бьоне, но не желает отвечать на вызовы. Очень занят.
— Занят? — Внезапно я почувствовал, как по спине ползут холодные мурашки. — Значит, занят… Скажи, Сенеб, мой друг Павел или Койн Супериоров не делали каких-нибудь общественных заявлений в Инфонете?
— Минуту… Нет, магистр. За время вашего отсутствия зафиксирован ряд общественно значимых информаций, но их источник — не ваш друг и не супериоры. Койны Чистильщиков, Ксенологов и Космологов объявили о новой экспедиции в Рваный Рукав, Оха Покат* из Койна Модераторов сообщает, что планета Янтарь в Малом Магеллановом Облаке готова к заселению, Носфераты прислали предупреждение о вспышке сверхновой в созвездии Водолея, некто по имени Дальтон проинформировал о том, что в Кольце Жерома найден атаракт…
— Что? Что за атаракт? — начал я, но тут же махнул рукой. — Объяснишь потом. Прошу тебя, Сенеб, вызывай Павла и соедини нас, как только он ответит. Тави у себя?
— На Артемиде, магистр.
Я нырнул в портал, и вслед мне донеслось:
— Пальма, ждущая прохладных струй… Утоли его жажду, благая Киприда, дай вкусить сладость губ, наполни руки его…
Усмехаясь, я проскочил обе половины бьона Октавии, земную и тоуэкскую, снова прыгнул в Окно и очутился на Артемиде, в комнате Тошки. Это была обычная детская: скругленные стены, расписанные веселыми картинками, кроватка, маленькие столики и стульчики, все острые углы на мебели прикрыты мерцающим силовым экраном. На полу разбросаны игрушки — кубики, меняющие цвет, фигурки животных, голокамера в виде глазастого филина; у потолка завис пушистый летающий дракончик. Комната открывалась на просторную веранду, тянувшуюся вдоль низкого длинного здания. Места на Артемиде хватает, и детский тородок был в основном одноэтажным и прятался под кронами огромных секвой и дельмантов.
Выйдя на веранду, я встал у перил. Было тепло, но не жарко. Меж ветвей просвечивало розоватое небо с изумрудными облаками, парили в вышине странные четырехкрылые птицы, тянулась к огромным древесным стволам полянка, заросшая густой короткой травой, не зеленой, а, скорее, золотисто-желтой. По ее краям сидели люди — как мне показалось, десятка полтора мужчин и женщин, и среди них я увидел Октавию. Сидели они в полной тишине, сосредоточенно — даже благоговейно! — взирая на возившихся посреди поляны ребятишек. Там были Тошка и его приятели-двухлетки, Лисси, Димчик, Крис и пятеро других, мне незнакомых. Они что-то строили, выуживая строительный материал прямо из воздуха, сопя от усердия и вскрикивая звонкими птичьими голосами. Тошка не мог приладить какую-то деталь, хмурил брови, сердился; Лисси направилась к нему, и они взялись за дело вдвоем. Конструкция постепенно росла и раздавалась вширь, превращалась то ли в замок, то ли в причудливый космический корабль; на ней замигали огоньки, будто из пустоты возникли лестницы, трое мальчишек залезли на них и трудились теперь в метре от земли. Кажется, им приходилось нелегко — один спустился и уступил рабочее место Антону. Закрыв глаза, я потянулся к полянке легким ментальным усилием, вдохнул аромат шиповника, услышал шелест листвы под ветром и замер, не поднимая век. Внезапно меня затопила радость, поток, пришедший со стороны; раздались шелест платья, звук быстрых шагов, и руки Тави обхватили мою шею.
— Ты здесь… — прошептала она. — Ты вернулся. — Так быстро! Что-то случилось, Ливиец?
— То же, что всегда, — произнес я, пока ее пальцы ощупывали мое лицо.
Она потянула меня в комнату:
— Пойдем, не будем мешать. Малыши заняты, учатся работать вместе, папы и мамы любуются на них.
— И я не прочь полюбоваться.
— Сначала на меня!
Мы вернулись в комнату и опустились на ковер у кроватки. Ладонь Тави снова погладила мой висок.
— Что это было, Ливиец?
— Стрела, мое счастье, ассирийская стрела. Но я почти не мучился. Всё случилось быстро.
Боль промелькнула в ее глазах, но я ее стер поцелуем. Потом принялся рассказывать о Пемалхиме из Гелиополя, о древнем папирусе Птолемеевых времен, о распре из-за святой реликвии и о том, как всё случилось на самом деле. Октавия повеселела, заулыбалась — я описывал схватку с людьми Асуши на два голоса: глас наблюдателя — правдивая история, глас поэта — песнь, сочиненная Осей. Я поведал ей про Урдману, плохого парня, носящего клок на темени, про заносчивого Анх-Хора, сынка фараона, про Пекрура, прожженного торговца и политика, про вождей из восточного клана, Петхонса, Сиба, Охора и других, про Иуалата, старшего над моими воинами, про трех стрелков, Пайпи, Дхаути и Хемахта, и про Хираджа, купца из Библа. Я не говорил о Дафне, но обо всём остальном, о том, что было хорошего или хотя бы забавного, поведал без утайки. Правда, повесть получилась без конца — не хотелось мне рассказывать о гибели ее героев под ассирийскими мечами.
Потом мы молчали. Сидели, обнявшись, на ковре в благоуханном воздухе Артемиды, слушали, как шумит листва, как гомонят на поляне ребятишки, и думали об одном и том же, о цене, что выплачена за наш прекрасный светлый мир. Миллиарды жизней, прожитых в страхе и горе и оборвавшихся до срока,
