смутные образы: клыкач, пац, дикая кошка, еще какие-то крупные животные, и все бегут, точно от лесного пожара. «Это он услужить предлагает, — молвил, пробудившись, командор. — Всех, говорит, распугаю, спи спокойно. Полезная зверюшка!» Грей заворочался, но тут же затих — видно начал привыкать к странностям хозяина.
— Слышал я, ты кровь сосешь, — сказал Тревельян. — Так вот: это только с моего разрешения.
Затем он вытянулся на земле и уснул.
ГЛАВА 6
МУДРЕЦ, ФОКУСНИК И ВОИН
Почтенный магистр Питхана оказался невысоким северянином, одним из представителей той ветви континентальной расы, что населяла Онинда-Ро, Пейтаху, Рингвар и другие страны к северу от Кольцевого хребта. У него были резкие черты лица, крупный суровый рот и седые бакенбарды; темные пигментные пятна под газами говорили о том, что ему не меньше восьмидесяти осиерских лет. Почтенный возраст, думал Тревельян, сидя в низком удобном кресле и разглядывая обитель магистра. Просторная комната на третьем этаже странноприимного дома была обшита светлым деревом, и в дальнем ее конце стояли подставки с раскрытыми книгами. Еще больше книг должно быть, около сотни хранилось на полках за рабочим столом. На столе виднелась бронзовая чернильница в форме ореха, подсвечник, перья и листы пергамента, исписанные мелким четким почерком. Пол был покрыт ковром, изображавшим луг с различными цветами, а на стенах, наполняя комнату приятным ароматом, висели те же цветы и другие растения, засушенные и тщательно расправленные на деревянных дощечках. Видимо, почтенный Питхана интересовался ботаникой, но это являлось только одним из его многочисленных занятий. Тревельян, успевший бросить взгляд на рукопись, лежавшую на столе, и на раскрытые книги, убедился, что магистр занимается этикой — в частности, противоречием между желанием и долгом.
— Ты просил о встрече, сын мой Тен-Урхи, — голос у Питханы, несмотря на возраст, был сильным и звучным. — Ну, так что же? Ты хочешь что-то поведать мне? Или о чем-то расспросить?
— То и другое, почтенный, то и другое, — молвил Тревельян, поглаживая сидевшего на плече Грея. — Странствуя по свету — а мне довелось побывать в Семи Провинциях и многих странах за Кольцевым хребтом, — видел я многие вещи, придуманные умными людьми к всеобщей пользе и несомненной выгоде. Польза и выгода — два великих стимула, ибо торят дорогу к власти и богатству, а кто же не желает их? Хотя придумавший новое может быть, конечно, не корыстным или жаждущим власти и богатства, а алчущим одной лишь славы... Но сразу найдется человек, нобиль или чиновник, военачальник или торговец, который усмотрит в придуманном пользу и выгоду для себя и сделает так, чтобы о придуманном узнали. Ведь это товар, который можно продать за серебро и золото или получить иные преимущества! Так, во всяком случае, я это понимаю... — Он сделал паузу и посмотрел на магистра. Лицо Питханы было непроницаемым. — Однако, — продолжал Тревельян. — нигде я не встретил интереса к полезному и новому. Все придуманное словно кануло в текучую воду и уплыло к Оправе, в руки трех богов, как прах умерших. А те, кто придумал, или умерли в бедности, или были объявлены лишившимися разума и изгнаны с привычных мест. Почему?
Минуту-другую Питхана сидел, будто размышляя над заданным вопросом, и лучи утреннего солнца скользили по его лицу. На Тревельяна он не смотрел, а уставился на ковер, изукрашенный цветами. Его пальцы, сжимавшие подлокотники кресла, вырезанные в форме птичьих головок, казались сухими желтыми палочками.
Наконец он промолвил:
— Темны речи твои, рапсод, и мой скудный разум не поспевает за ними. Ты, Тен-Урхи, говоришь о новом, полезном и выгодном, придуманном умными людьми... Но о чем? Не хочешь ли перейти от общего к частному и дать мне какой-нибудь пример?
— Это не составит труда, почтенный. Во многих местах добывают черное земляное масло для светильников, и некий умелец придумал, как сделать его чище и лучше. — Этот эстап, касавшийся перегонки нефти в керосин, пытались внедрить одним из первых, но, разумеется, безуспешно. Умельца, как помнилось Тревельяну, повесили. — В Семи Провинциях шлифуют стекло, заключают в оправу, и те, чье зрение ослабло, могут лучше видеть с помощью таких стекол. Шлифовщик чье имя я не помню, вставил стекла в трубу, и она приблизила далекое. Еще один мастер придумал, как делать листы, заменяющие пергамент, другой — ремни и особую подкладку из кожи и дерева, что позволяет сесть на лошадь и ездить быстрее, чем в лучшей колеснице. Был еще котел с водой и паром, металлический штырек, который всегда показывает на север, способ закалки стали, краска из коры розового дерева, рама для тканья ковров и гобеленов, также...
— Хватит, — негромким голосом прервал его магистр, — хватит, сын мой. Скажи, зачем ты отыскиваешь такие истории? Про очищенное масло, трубы со стеклом, листы, ремни, котлы и краску? Разве это занятие для рапсода? Разве не должен рапсод петь древние сказания и сочинять песни о любви или красоте лугов, над которыми порхают медоносные мотыльки? А также глядеть по сторонам зорким оком и, если надо, сделаться судьей и стражем справедливости? А если этого мало для рапсода, то есть еще вино и женщины, пиры в богатых дворцах, трапезы в скромных хижинах и множество мест, которых ты еще не видел... Зачем же ты ищешь то, о чем мне рассказал?
«А старикан-то опытный демагог! — буркнул командор. — Тот еще стервец! Отвечает вопросом на вопрос и ни в чем не признается».
Пожалуй, Тревельян был согласен с этой оценкой. Но, являясь продуктом более развитой цивилизации и социоксенологом, он умел вести демагогические речи не хуже Питханы.
— Ты, безусловно, прав, почтенный. Но рапсоды поют всякие песни, о любви, лугах, пирах и битвах, о веселом, грустном и совсем печальном. Того, кто придумал очистку масла, повесили, и у других умных людей, как мне говорили, жизнь тоже была не очень радостной. По правде сказать, такой суровой и мерзкой, что сложенная мною песня исторгла слезу даже из камня. А за слезы, надо заметить, платят ничуть не хуже, чем за смех... К тому же представь, что я наткнусь на бедолагу-портного, придумавшего застежки для штанов, а его за это — на крюк! Должен ли я вмешаться и действовать как страж справедливости? должен ли собрать отряд, обнажить свой меч и отомстить за этого портного? Ответь мне, почтенный магистр!
Лицо Питханы окаменело, у рта пролегли суровые складки. Теперь он поднял глаза на Тревельяна и разглядывал его так же пристально, как прежде ковер с травами и цветами. Затем, недовольно хмыкнув, он поинтересовался:
— Скажи, Тен-Урхи, тебе известно о законах С’Трелла Основателя?
То, что Тревельян о них понятия не имел, оказалось не самым ужасным; гораздо хуже было другое — он не представлял, положено ли знать о них рапсодам. Но тут ему, к счастью, вспомнилось, что форма имени «С’Трелл» является очень древней, бытовавшей в южных провинциях Ки-Ксоре и Фейнланде тысячелетия назад. Он небрежно повел рукой и молвил:
— Ха! дело прошлого! Седая старина!
Возможно, магистр воспринял это как намек на свои седые бакенбарды или иной знак неуважения, но глаза у него полезли на лоб:
— дело прошлого? Старина? Ты где учился, рапсод? Как долго? И кто был твоим наставником?
— Учился я всюду, почтенный Питхана, где довелось мне побывать, учился у разных людей и не имел постоянного наставника.
— Это заметно по пробелам в твоем образовании. — Магистр сурово сдвинул брови. — Не понимаю, как тебе даровали звание рапсода!
— За великий талант к песнопениям и ловкость в обращении с мечом, — без лишней скромности заявил Тревельян и потянулся к своему дорожному мешку, где хранилась лютня. — Хочешь, я что-нибудь тебе сыграю? Или желаешь усладить свой слух балладой? Скажем, про муки умников, которых подвесили вверх ногами или насадили на крюк?
Питхана сделал отрицательный жест:
