Тревельян так и не добрался. Остановка случилась в придорожной таверне, где, в окружении трех штабных офицеров и десятка вестовых, сидел чахор, предводитель воинства. Он расположился под навесом в походном кресле, пил охлажденное пиво и наблюдал за своими отрядами — держат ли воины строй, все ли в панцирях и при оружии, и не плетутся ли где пьяные или больные. Чахор, как и большинство туанов, был имперским нобилем и, судя по длине бакенбард, породистому носу и наушным украшениям в виде золотых цепочек, принадлежал к весьма привилегированному сословию. Не Нобиль Башни, конечно, решил Тревельян, но точно один из Восьмисот для членов фамилий, входящих в Башню, пост чахор был мелковат; в имперской армии они командовали корпусами из пяти-шести и более таркол.
Он подошел к военачальнику, по виду — ветерану лет за сорок, представился и испросил разрешения следовать с его воинством в Манкану. Чахор бросил взгляд на Тинитаура и Тику, втянул воздух носом, брезгливо поморщился и сказал, что всякий рапсод — приятный гость за его столом и в его палатке, а вот эта вонючая мерзость, проклятая богами, — тут он кивнул на рыжего паца — пусть ковыляет в обозе вместе со своим хозяином и веселит ужимками солдат. Тинитаура это, кажется, не огорчило; он заявил, что готов облобызать драгоценные стопы полководца, а затем отправился в обоз. Тревельян остался пить вино с чахором и его штабными офицерами.
Этого нобиля звали Альгейф, а трех его подчиненных — Альраун, Альхард и Альборх. Разумеется, то были их фамильные имена, а воинские — традиция, которой в Империи придерживались уже много столетий. Начало ей положил император Кужух-Шор Справедливый, иона означала, что нобиль, вступающий в войско, должен, забыв о своей семье, служить единственно Светлому Дому и отечеству. Такая самоотверженность умилила командора; послушав затем, как Альгейф ругается, и поглядев, как он хлещет вино, командор заявил, что этот полковник хоть и сухопутная крыса, но свой в доску парень.
Первый кувшин закончился, когда мимо шли арбалетчики. Альгейф велел подать второй и сказал:
— Нам повезло, Тен-Урхи, что ты идешь в Манкану. Гнусные земли, поистине задница Таван-Геза, где горы — груды дерьма, болота — конская моча, а бабы — сущая блевотина. Вдобавок вино там такое кислое, что если его выпить и помочиться на сапог, то прожжешь в нем дыры. Большая удача, что мы тебя встретили! Будешь нас развлекать по дороге. Какие ты песни поешь?
— Какие пожелаешь, благородный, — ответил Тревельян. — О дальних странах и великих деяниях предков, о героизме воинов и грохоте битв, о чистой страсти и зеленых лугах, над которыми порхают медоносные мотыльки.
— Нет, про мотыльков не надо, — скривился Альгейф.
— Про чистую страсть, пожалуй, тоже, — добавил Альхард. — Провались она сквозь Оправу!
— А вот знаешь ли ты балладу о двенадцати способах любви? — спросил Альраун. — Или Песни Плотского Греха? Или сказание о Хантиле Крепком дротике, который развлек за одну ночь сорок тилимских танцовщиц?
Тревельян кивнул, уловив тематику, приятную для бравых воинов.
— Разумеется, явсе это знаю, и множество других таких же песен. Желаете послушать, мои господа?
— Не сейчас, — сказал чахор Альгейф. — Сейчас мы на службе. Я... ик!.. провожу инспекцию войскам.
Арбалетчики прошли, мимо потянулись колесницы. Хозяин таверны принес третий кувшин. Альгейф выпил, небрежным жестом взбил свои бакенбарды и произнес:
— Как было сказано, эта Манкана — мерзкий край, но, повелением Светлого дома, мы идем навести в ней порядок. Этот, как его... гниль болотная... Пагуш, вот! Слишком он возомнил о себе, и кончит, я полагаю, крюком в брюхе. Таков наш солдатский долг — идти и насадить его на крюк! Но ты, Тен-Урхи, человек свободный. Так что ты ищешь в тех поганых землях?
— Видишь ли, мой благородный господин, — молвил Тревельян, — есть у нас, рапсодов, легенда. Лет двести или триста тому назад жил в Гзоре мастер, изготовлявший лютни из розового и медного дерева, и были те лютни так хороши, что ни одна из нынешних с ними не сравнится. Лютни разошлись по свету, но с течением веков осталось их немного, и каждая принадлежит известному певцу. Один из них недавно умер в Манкане, в городе Ильв, и завещал свою лютню первому рапсоду, который доберется в этот город, думаю, мне повезет, так как об этом известно еще немногим.
— Какое совпадение! — сказал Альборх, один из туанов. — Мы тоже идем в Ильв.
— Прекрасно! Я буду услаждать благородных воинов песнями всю дорогу.
За конным отрядом потянулся обоз, и чахор велел Альборху и Альрауну пересчитать возы с провизией и боевыми машинами. Сам же выпил четвертый кувшин вина и приказал подать свою колесницу, пригласив в нее Тревельяна. Боевой возок помчался вдоль воинской колонны, но лошади, топот тысяч ног и звон оружия перепугали Грея. Недовольно заверещав, он снялся с Тревельянова плеча и полетел над кронами деревьев. Альгейф проводил его взглядом.
— Забавная у тебя зверюшка! Не продашь?
— Не могу. Шерр сам выбирает хозяина.
— Да, я об этом слышал. А еще слышал, что шерры могут зачаровать любого и высосать всю кровь.
— Это враки, мой господин. Он питается фруктами, хлебом и мясом.
— Жаль! — Альгейф прикрикнул на лошадей и хищно оскалился. — Я бы знал, кому его подложить! Ублюдку Нура-Паху, главнокомандующему Востока! Это он послал мою тарколу в Манкану!
В начале времени Заката войско встало у сигнальной вышки, и не успели солдаты расставить шатры, как загрохотал барабан — Альгейф сообщал своему начальству, что удалился от Помо на день пути. Тут не было ни постоялого двора, ни харчевни, но у чахора имелись собственные винные запасы. Пару часов Тревельян развлекал его и туанов песенками сомнительного содержания, потом исполнил на бис скабрезные куплеты о распутной супруге мельника и испросил разрешения удалиться.
Тинитаура он нашел у отведенной им палатки, рядом с костром и котелком, где булькало аппетитное варево. У огня развалился рыжий Тика, грыз какие-то плоды и выискивал в шерсти блох, закусывая ими свой ужин.
— Хорошо ли ты провел время, мой бесценный господин? — поинтересовался фокусник.
— Я делал то, что положено рапсоду: пел, — ответил Тревельян.
— И чахор, конечно, в восхищении, ибо ты воистину великий певец! Ты угоден богам, и я читаю в твоих глазах отблеск небесной славы.
— Ты умеешь читать?
Тинитаур слегка смутился:
— Ну, не по писаному, а исключительно в душах людских. Я, как и ты, много странствовал по свету и приобрел необходимую сноровку. Сейчас вот направляюсь в Манкану, ибо страна эта обширна и не очень населена, а значит; в ней мало знахарей, торговцев и звероловов. Можно заработать на лепешку с медом... А ты что там ищешь, мой господин?
Подсев к огню, Тревельян пожал плечами:
— Чего искать рапсоду? Он идет туда, куда зовет сердце.
Прилетел Грей и опустился на его колени. Тинитаур протянул руку, желая приласкать зверька, но тот оскалился и зашипел. Похоже, фокусник ему не нравился. Определенно не нравился — Тревельян ощутил волну неприязни.
— Сейчас ты идешь на север, в холодную страну, — сказал Тинитаур, помешивая в котелке. — А бывал ли ты в южных краях?
— Бывал. В Хай-Та, в провинциях за морем Треш и в других местах.
— Нет, мой золотой господин; я говорю о настоящем Юге, который лежит за Южным валом и степями, О Юге, где среди дремучих джунглей текут огромные реки Кмари, Рориат и множество других, где водятся странные звери и где живут безволосые дикари, такие же, как солдаты в нашем войске.
— А что там делать? Зверям и дикарям не нужны мои песни.
— Вот тут ты ошибаешься, о звезда среди рапсодов. Дикари бывают разные, и у некоторых можно неплохо заработать.
Интересная мысль, подумал Тревельян, принюхиваясь к аппетитным запахам из котелка.
