Михаил Ахманов
Среда обитания
Глава 1
Необходимо со всей ответственностью осознать тот факт, что человеческая цивилизация в нынешнем ее состоянии нестабильна, а значит, нежизнеспособна и клонится к упадку. Упадок может наступить в силу множества причин, наиболее реальные из которых указаны в Пункте Втором.
Он находился в вагоне поезда. Вагон выглядел непривычно, но странность его как бы пряталась и ускользала от взгляда, слуха и рассудка. Если говорить определенней, глаза еще что-то замечали, но погруженный в дремоту разум был не в силах осознать увиденное, словно начисто лишившись способности к анализу, к оценке событий и обстоятельств, к реакции на окружающий мир. Вместе с этим исчезло и чувство времени; он не мог сказать, сколько минут, часов или дней сидит в глубоком мягком кресле, бездумно уставившись в угол между полом и стеной вагона.
Дар логического мышления был утерян, но возможность фиксировать увиденное сохранилась. Без всякой цели, просто так. Эти пассивные наблюдения не являлись пищей для ума, не будили ни любопытства, ни фантазии, а оседали где-то в безднах памяти, проваливались в мертвую ее трясину и таяли — так, как тают звезды в рассветных небесах. Частицы реальности, подчиняясь внутреннему бессознательному ритму, мелькали перед ним картинками-вспышками на невидимом экране: проблеск, темнота и снова проблеск. Одна картинка, другая, третья, четвертая...
Пол. Обыкновенный пол из темно-коричневого пластика. Не гладкий, а чуть ребристый. Рисунок — шестиугольники с насечкой, идущей то вдоль, то поперек. Пол идеально чистый, не видно ни пылинки, ни соринки.
Спинка кресла — того, что впереди. Тоже пластик, оттенка кофе с молоком. Над спинкой торчит голова. Женская. Пышная прическа: пряди волос уложены в виде океанских волн. И цвет такой же: у корней — фиолетовый, потом синий, лазурный, зеленый, нежно-нефритовый и на самых кончиках — белый, как морская пена.
Проход. Широкий проход справа, за ним — ряд кресел у противоположной стены. Большей частью пустых, только где-то впереди смутно маячит фигура в пестром облегающем комбинезоне. Яркая броская ткань — чередование алых и желтых полос, черный узор у запястья и ворота... Мужчина? Женщина? Непонятно...
Слева стена — светло-серая, слегка вогнутая, плавно переходящая в потолок. На сером фоне — рисунок: розовые нити расходятся бесконечной паутиной, ползут к потолку и полу. Стена чуть заметно мерцает, наполняя вагон слабым жемчужным светом. Настолько слабым, что конец вагона не разглядеть. Или он слишком длинный?.. Много длиннее обычного, а еще...
Окна!
Окон нет. Нет покачивания, потряхивания, лязга на стыках рельсов, гула моторов, скрипов, шорохов. Мертвая тишина! Ни звука, ни признака движения... Но он почему-то знал, что находится в поезде и несется вперед со скоростью пули.
Куда? Вероятно, домой...
Эта мысль, прорвавшись сквозь вязкий туман, окутавший сознание, почти разбудила его.
Поезд... Он — в поезде... Значит, возвращается из Москвы в Петербург. В последние годы, после начала болезни, он ездил только в Москву, к своим издателям. Ездил на день. Болезнь не отпускала его надолго: все понедельники и четверги он проводил в центре диализа — лежал, подключенный к искусственной почке, и с каждым разом эти сеансы становились все дольше и мучительней. Врачи и медсестры посматривали на него с плохо скрытым сочувствием — мол, почти не жилец...
Эти взгляды вдруг ясно вспомнились ему, заставив вздрогнуть. Сумка! Он судорожно пошарил рукой по сиденью, с трудом нагнулся и заглянул под кресло.
Сумки не было.
Странно. Даже не странно — ужасно!
Черная кожаная сумка сделалась для него таким же необходимым предметом, как брюки, башмаки, пиджак. В сумке — лекарства, еда, бутыль с водой... Без этого он мог прожить три часа или четыре, может быть, шесть, но срок отпущенного времени был неопределенным — лекарство могло понадобиться в любой момент. Ему полагалось находиться рядом, в сумке, не дальше чем на расстоянии протянутой руки.
Но сумка исчезла.
Осмыслив это, он ощутил мгновенный всплеск отчаянного страха. Но сковавшая его слабость не походила на предвестник приступа — скорее на утомление, которое испытываешь после долгой и нудной работы. Или на похмелье... Однако в последние годы он пил лишь слабое вино.
«Время еще есть», — подумал он, заставляя себя успокоиться. В голове по-прежнему плавал туман, мысли сочились капля за каплей, но этот процесс как будто ускорился — к нему возвращалась если не память, то способность рассуждать.
Итак, он в поезде и возвращается домой. В Петербург, к жене и сыну... Вероятно, едет скоростным экспрессом, каким ни разу не катался — пустили недавно, и билеты дороги... Но если купил дорогой билет, значит, дали гонорар в издательстве... Для чего он посетил Москву? Конечно, новый роман привез... только название не вспомнить...
Зато внезапно вспомнился кабинет редактора — крохотная комнатка с письменным столом, парой кресел, сейфом и шкафом, забитым книгами. Вспомнился и редактор, молодой светловолосый мужчина по имени Андрей. На редкость приятный и гостеприимный... Они пробавлялись кофейком и говорили о знакомых... не просто знакомых — писателях... Их имена вдруг всплыли в памяти — Олди, Валентинов, Перумов, Романецкий... Потом Андрей достал из сейфа ведомость и конверт с деньгами. Он расписался, деньги сунул в сумку, на дно, под сверток с едой. Точно, в сумку...
Дьявол! Где же она? Возможно, в этом поезде-экспрессе все сдают в багаж? Чтобы не протащили взрывчатку или пяток гранатометов?
Но если сумка в багаже, то деньги и лекарства должны быть с ним. Как же иначе?.. Вынул их и рассовал в карманы...
Он вяло пошарил ладонью по груди, затем у бедра, где полагалось быть карманам, но не обнаружил ничего. «Надо бы встать, проверить...» — мелькнула мысль. Но сил подняться не было.
«Нет, — подумалось ему, — про Олди, Перумова и остальных беседовали в прошлый раз, в апреле. А нынче — май! Месяц прошел, всего лишь месяц... За месяц роман не напишешь, а значит, не было и повода, чтобы поехать в Москву. Зачем же туда отправился? Друзей навестить? Ольгу с Андреем? Но их повидал еще в апреле...»
Знакомые лица всплыли перед ним и тут же растаяли в жемчужном блеске стен. Все же непонятно, куда он ездил и зачем... Но сейчас определенно возвращается. Домой. Экспрессом. Хода от Москвы до Петербурга меньше четырех часов. Столько можно выдержать — тем более что неприятных симптомов пока что нет. Не хочется ни есть, ни пить, одна лишь слабость и коловращение в мозгах... Ну, ничего, рассосется! Как-никак врачи обещали, что год он еще протянет. Возможно, даже полтора...
Опустив веки, он представил, как берет свою сумку в багажном отсеке, выходит на перрон вокзала, спускается в метро и едет в Купчино, на южную петербургскую окраину. Зелень вокруг, птицы щебечут, свежо, но не холодно, и окна в квартире распахнуты настежь. Жена, конечно, ждет... глаза встревоженные, нервно подрагивают тонкие пальцы... Всегда волнуется, когда его нет дома. Сын... Сын, вероятно, на
