— Есть что-то интересное?
— Настолько интересное, что я не рискнул представить эти сведения гранду Конго. Они... как бы это выразиться... слегка шокируют.
Кормчий неопределенно повел рукой, то ли одобряя мои действия, то ли давая понять, что гранд — такая мелочь, о которой и упоминать не стоит. Потом спросил:
— Есть записи?
— Разумеется, досточтимый.
— Я бы хотел их увидеть.
Мы направились к кусту, скрывавшему вход в кабинет: Мадейра с камерой впереди, Йорк за ним, я — в арьергарде. Трое моих партнеров, поджидавшие нас, поднялись, с интересом разглядывая кормчего; затем Дакар кивнул мне и показал глазами — тот! Йорк при виде этой троицы в броне и при оружии остановился, но я подпихнул его сзади протезом — кажется, сильнее, чем хотелось: он пролетел до середины комнаты. И тут же занес пальцы над своим браслетом. — Не советую, — предупредил я. — Если с вами десять стражей, им против нас не устоять, а если больше, Мобург останется без кормчего.
Его рука застыла. Потом он оглядел нас, задержавшись взглядом на Дакаре, и спокойно произнес:
— Я — заложник?
— Смотря по тому, как повернется дело, — сказал я, кивая Эри и Хингану: — Идите в зал и постарайтесь, чтобы нашей беседе не мешали. Полезут, жгите огнеметами.
— Мои коллекции! — с ужасом выкрикнул Мадейра, но кормчий похлопал его по плечу:
— Никто не придет без вызова в течение полутора часов. А вот потом...
Он метнул на меня угрожающий взгляд, но я прислонился к стеллажу, за которым находилась лестница, и напомнил:
— Из этой норы есть еще один выход, кормчий. Вам ведь о нем известно, не так ли? Тоннель в Хранилище, а оттуда — к шахте АПЗу и на Поверхность... Хотите прогуляться?
Эри и Хинган исчезли. Йорк, будто не слыша моих слов, неторопливо направился к дивану и сел рядом с голографическим проектором. Дакар глядел на кормчего, поигрывая разрядником, Мадейра виновато отводил глаза, а я прикидывал, нет ли под серой хламидой чего-нибудь огнестрельного. Словом, все располагало к дружеской беседе.
— Я жду, дем Мадейра, — нарушил молчание кормчий. — Кажется, мы говорили о записях?
Мадейра вытащил из камеры цилиндрик и вставил его в щель проектора. Черты Дакара окаменели; он знал, что явится сейчас перед нашими глазами: край пропасти, площадка, залитая тетрашлаком, а внизу — тело мертвой великанши с изуродованным лицом.
Стена со стеллажами растаяла, синее небо нависло над нами, поплыли гонимые ветром облака, брызнул яркий солнечный свет. Картина тут же сместилась: мелькнули радужные пятна силового экрана, потом возник пирамидальный холм, украшенный перьями, каменные завалы слева и справа от него и фигура Дакара — он стоял на самом краю и, наклонившись, смотрел вниз. Фигура приблизилась, исчезла из поля зрения, надвинулся край тетрашлаковой стены — все ближе и ближе, пока не оборвался в пропасть. А там, на дне...
Даже для нас зрелище было ужасным, тем более для Йорка. Он вскрикнул, растеряв свою невозмутимость, прикрыл на миг глаза ладонью и пробормотал:
— Чудовищно... Что это, что такое? В каком масштабе снято, с какого расстояния?
Мы не ответили. Камера метнулась, изображение скользнуло вдоль стены, возникли наши фигуры и лица, потом снова тело мертвой женщины, черная впадина на месте глаза, провал разинутого рта, шея с ожерельями, гигантские холмы грудей, шкура, прикрывавшая ноги.
— Это... это человек? — дрогнувшим голосом произнес кормчий. — Или пришелец со звезд? Но он... она... почти нагая... эти нелепые украшения и плащ... Что это значит?
Йорк смотрел на Дакара, и тот ответил ровным безжизненным голосом:
— Это человек. Такой же человек, какими были предки тех, кто ныне обитает в куполах. Такой же, каким был я и мои современники. Девушка из племени дикарей, бросающих в заводскую шахту всякую всячину. Камешки, куски железа и стекла, может быть, ржавые гайки — вроде той, что стоит у вашей ратуши. Нам кажется, что они гиганты, но это не так — они соразмерны всему, что существует на Поверхности. Птицам, животным, травам, деревьям, зданиям... Это мы — пигмеи!
Он выкрикнул это почти с яростью и торопливо, лихорадочно начал говорить о Метаморфозе, об истинных размерах наших тоннелей и куполов, дорог и зданий, о человеческой культуре, насчитывавшей пять тысячелетий, о тех и о том, что нами отринуто и позабыто, о людях, творивших историю, о фактах и событиях великого прошлого. Еще он сказал, что не желающий этого помнить и знать ничтожен — не потому, что мал ростом, а в силу духовной кастрации, лишившей человека тех сокровищ, которые накапливались год за годом, столетие за столетием; сокровищ мысли и чувства, творений гениев, гигантского опыта, который оплачен муками и кровью миллионов. Без этих богатств мы, обитающие в куполах, собственно, не люди, а мелкая плесень на руинах цивилизации, муравьи, что поселились в кладбищенском склепе и жрут гнилые останки гробов и кости покойников.
Это была замечательная речь, достойная его таланта! Он говорил и говорил, и в такт его словам плыли голографические картины: дикари, поднимающие тело убитой нами женщины, их стойбище с ярко пылающим костром, коническими жилищами и землянками, гигантские деревья на берегах реки, руины зданий, поросшие травами и кустами, стаи птиц и кошки, выслеживающие их, развалины моста, центральный городской проспект, засыпанный стеклом, набережная с огромными обтесанными глыбами камня, луна на фоне звездных небес и солнечные блики на речной воде. Кормчий слушал и смотрел, не задавая вопросов, и казалось, что маска на его лице, серебристая и бесстрастная, тает и растворяется в воздухе, а вместо нее проглядывает человеческий лик. Он, без сомнения, был потрясен; я видел, как напрягались его челюсти, удерживая... что? Стон боли, панический вопль, рыдание?
Трансляция еще не завершилась, когда он внезапно откинул рукав и прикоснулся к своему браслету. Я сделал шаг к дверям, чтобы предупредить Эри и Хингана, но Йорк тихо произнес:
— Не стоит беспокоиться, легат. Я не вызывал охрану, я предупредил их, что задержусь. Обычно мои визиты не длятся так долго, кого бы я ни почтил своим присутствием.
«В выдержке ему не откажешь», — подумал я, возвращаясь на место. Хоть он не контролировал ситуацию, однако о времени не забывал.
Последние кадры, снятые Мадейрой: развалины книгохранилища и заросли крапивы. Из них он вернулся не в том виде, чтобы продолжить хронику нашей экспедиции.
Кормчий откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Губы его, не прикрытые маской, медленно и беззвучно шевелились, будто повторяя сказанное Дакаром и перекладывая увиденное в слова, дабы покрепче уложить все это в памяти. Его мышцы расслабились, плоть как будто расплылась под серой шелковой хламидой; он походил сейчас на человека, час-другой провисевшего над ямой с крысами. Тело и мозг у них как студень, они не в силах осознать, в чем признавались и что отрицали, и помнят лишь о том, что ужас уже кончился и что крысиные клыки им ничего не отхватили.
Словно подслушав мои мысли и устыдившись своей слабости, Йорк прищелкнул пальцами и открыл глаза.
— Поразительно! Поразительно и страшно! Такого я не ожидал... Пожалуй, было бы лучше узнать, что Земля захвачена пришельцами, хотя в подобную возможность мне не очень верилось. С другой стороны, АПЗу вдруг начали работать... Как? Что их инициировало? Откуда бралось исходное сырье? Загадка! Тут можно было выдвигать самые невероятные гипотезы... Но такое! Такое! — Он сделал паузу, потом внезапно он повернулся к Дакару и спросил: — Если я правильно понимаю, все, что вы узнали на Поверхности, не раскрывает тайну вашего появления здесь?
Инвертор пожал плечами.
— Вы совершенно правы — не раскрывает.
— Тайна по-прежнему осталась тайной?
— Именно так, — подтвердил Дакар, не дрогнув ни единым мускулом. — Это другая история и, вероятно, не связанная с Метаморфозой.
— И вы ничего не вспомнили?
