А за что Жене, если вдуматься, было его любить? От папы у нее была только милостиво подаренная фамилия. Ну, может быть, еще во внешности как-то сказалось его присутствие в ее жизни. А еще больше, пожалуй, в умении держаться, вот в этом самом взгляде, от которого шарахались цыганки.
В остальном же Виталий Андреевич Стивене был для своей дочери человеком вполне посторонним.
Впрочем, сам он не слишком об этом беспокоился. Виталий Андреевич не обременял себя переживаниями о дочери главным образом потому, что Ирочка Верстовская — умница, красавица, божественная актриса — была ему не женой, а любовницей, пусть и давней, неизменно приятной и желанной. А Женя, соответственно, была дочкой его любовницы, и об этом он никогда не забывал.
Если Ириша захотела иметь от него ребенка — что ж, это ее дело. Он, разумеется, помогает материально, дает ничуть не меньше, чем супруге. Даже больше, потому что Ирочка все-таки актриса, у нее другие потребности, нежели у домохозяйки. Но брать на себя еще какие-то заботы о ребенке — это увольте, он предупреждал. Ему этих забот хватает в законном браке, там он их тащит, как воз, а любовницу заводят не для этого.
Связь мамы с Виталием Андреевичем длилась очень давно; Женя родилась даже не в первый год их близости.
— Его невозможно не любить, Женя! — говорила мама своей немного подросшей дочери. — Мужчины теперь вялые, слабые, в актерской среде особенно. А в нем есть такая стальная твердость, к которой женщину тянет как магнитом! Он человек успеха, хозяин жизни. И при этом — мимолетность, ах, какая мимолетность, почти снисходительность… Это будоражит, беспокоит, манит!
Женя только усмехалась. Ее-то как раз ничто не манило к стальному папочке, пресловутая его снисходительность раздражала, а мамины чувства казались сильно преувеличенными — хотя, может быть, для актрисы и естественно выраженными.
— Потому что ты сама такая, — с грустью говорила мама, замечая дочкину усмешку — неуловимую, одними уголками изогнутых губ. — Ты очень на него похожа, Женечка…
Когда Жене было одиннадцать лет, она ужасно злилась на эти мамины слова. Чем это она так уж на своего папашу похожа? Нет, она похожа только на маму! У нее и волосы такие же — вьются сами собою, никакой «химии» не надо — и такие же тонкие черты лица.
Она рассматривала мамины детские фотографии, потом разглядывала в зеркале свое лицо. Ну копия, в глазах такие же узорные прожилочки, и даже нос такой же, прямой, с тонкой переносицей!
— При чем тут нос? — смеялась мама. — Все Витины манеры, его улыбка…
«Ей просто хочется, чтобы я была на него похожа, — наконец решила Женя. — Как странно: за что она его так любит?»
Когда ей исполнилось не одиннадцать лет, а пятнадцать, Женя перестала задавать себе наивные вопросы. Она уже знала: такие женщины, как ее мама, любят ни за что. Просто любят, и все.
Во множестве книг, которые Женя прочитала к пятнадцати годам, эта нерассуждающая, самоотверженная любовь была овеяна романтическим флером. В пословице, которую она много раньше услышала от няни Катерины Петровны, та же мысль — о слепоте любви — была выражена проще: «Любовь зла, полюбишь и козла».
Но суть явления от этого не менялась, а Женя привыкла видеть именно суть.
Поэтому к пятнадцати годам она даже радовалась, понимая, что, пожалуй, далеко не во всем похожа на маму.
«Я так не полюблю никогда! — говорила себе Женя, встречая отца всегда спокойным и совершенно равнодушным взглядом. — Чтобы ко мне мужчина приходил, когда ему вздумается, и, когда вздумается, уходил? Чтобы я утром не представляла, что буду делать вечером, и все готова была бросить, если он вдруг изволит позвонить? Чтобы я знала, что он перед этим звонком в тысячу первый раз врет жене, хоть та за двадцать лет его любовнице уже, можно сказать, родственница? Чтобы я терпела эти фотографии „законных“ двойняшек, да еще ровесников моей дочери, в его бумажнике?! Да пропади она пропадом, такая любовь!»
К счастью, от нее самой Виталий Андреевич никакой любви не требовал. Женя вообще с удовольствием называла бы его по имени-отчеству, но этому уж мама решительно воспротивилась.
— Как бы ты к нему ни относилась, Женечка, но он твой отец! — сказала она. — Да, может быть… не слишком внимательный отец. Но и во вполне благополучных семьях бывает то же самое! Поверь мне: даже если бы Витя был на мне женат, он едва ли смог бы уделять тебе больше времени, чем уделяет сейчас.
Ну, еще бы, — вполне спокойно улыбнулась Женя. — Конечно, не смог бы! Если бы он, мамуля, был на тебе женат, у него обязательно была бы любовница. Где б ему еще и на меня время-то найти?
— Безжалостная ты, Женька! — обиделась мама; впрочем, она знала, что если ее дочка по отношению к кому-нибудь и может быть безжалостной, то уж никак не по отношению к ней, поэтому обижалась не очень. — Просто Витя работает много, вот и не хватает времени.
Будучи начальником управления в министерстве, Виталий Андреевич, наверное, работал и в самом деле немало. И рабочий день у него был ненормированный: на приемы надо было ходить вечерами, в театры, встречать кого-нибудь по протоколу…
— Да черт с ним, мама! — засмеялась Женя. — Нужно мне его внимание, как рыбке зонтик! Деньги дает — и ладно. В институт-то, надеюсь, тоже не забудет блат составить?
Она даже нарочно дразнила маму своим пятнадцатилетним цинизмом. У Ирины Дмитриевны был легкий, отходчивый нрав, она вообще не умела сердиться на любимых людей.
Когда Жене было лет пять, отец изредка ходил с нею — конечно, в сопровождении мамы — куда- нибудь: например, в зоопарк. Что ж, это выглядело мило: идет маленькая большеглазенькая девочка с голубым бантом в кудряшках, рядом высокий изящный папа и молодая, всегда веселая мама. Идиллия! А главное, зоопарк недалеко от Ирочкиного дома на Большой Бронной, можно быстро отвести Женю к няне, как только надоест слоняться между клетками. Ну что это, в самом деле, вырвешься раз в неделю — и изволь любоваться на вонючих львов с блохастыми мартышками!
А в пятнадцать лет Женя вытянулась, стала по-подростковому угловатой внешне и замкнутой внутренне. В зоопарк ее уже не поведешь, в ресторан вроде еще рановато, да и зачем водить дочь в ресторан? Но Ириша, конечно, молодец, не сваливает на него свои проблемы. Вон, Людмила его только и жалуется: у Кольки дружки не те, Ритка домой поздно приходит, ты поговорил бы, ты внушил бы…
Когда приходит домой Женя, даже мама не всегда знала, потому что сама обычно возвращалась поздно, особенно если шла после спектакля в ресторан с Виталием Андреевичем.
Впрочем, сильно волноваться необходимости не было.
— За что я спокойна, — говорила Ирина Дмитриевна няне Кате, доживавшей остаток дней в их просторной двухкомнатной квартире, — так это что Женька голову не потеряет. Не такой у нее характер…
— Не загадывай, — на всякий случай возражала няня. — Судьба придет — по рукам свяжет, будто не знаешь.
— Нет, ее — едва ли. Насмотрелась на меня…
А Женя и сама знала, что мама не волнуется совершенно правильно.
Во-первых, в восьмом классе она не пользовалась таким уж головокружительным успехом у мальчишек, чтобы прямо-таки голову от этого терять. А во-вторых, Женя действительно «насмотрелась»… Да и «Евгения Онегина» проходили как раз вовремя, а она прочитала его вообще в пятом классе. Пушкинские слова: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», — Женя с полным основанием перенесла на мужчин — и не ошиблась.
Она, угловатая, длинноватая, никогда не подпирала стенку на школьных вечерах, никогда не чертила унылые одинокие круги по катку на Патриарших прудах. А ее более симпатичные, раньше сформировавшиеся подружки — пожалуйста, сколько угодно!
— Как это тебе, Женька, удается? — завистливо спрашивала одноклассница Лада Лещинская. — Мы с Олькой вчера даже специально загадали на катке, через сколько минут к тебе кавалер подкатит. Вышло — через пять!
