— А у Ольки твоей нос опух! — хохотала Женя. — Потому что ревела всю ночь, что Саша Владимиров ее на Крутову променял! Вот и пусть теперь пари дурацкие заключает.
Секрет был прост как правда. Надо было всего-навсего усвоить стиль общения с мужчинами — ну, пусть не с мужчинами, пока еще с мальчишками; это дела не меняло. Но это «всего-навсего» являло собою целую науку!
Вовремя отвернуться, вовремя смерить презрительным взглядом, вовремя улыбнуться и тут же отвести глаза, вовремя засмеяться и проститься, и назначить следующую встречу — все надо делать вовремя, и все должно быть продумано.
Иногда Женя сама себе удивлялась: как это ей удается так быстро и вместе с тем так спокойно все обдумывать? Но сразу себе же и отвечала: а что, в обморок падать? Ни один из возникающих рядом с нею ухажеров, даже из десятиклассников, даже из студентов, не вызывал у нее такого глупого желания.
Кроме того, она быстро заметила: все они вовсе не так уж обижаются на то, что ее папочка возмущенно называет стервозностью. Ну, конечно, надо знать меру, но в общем-то многое можно себе позволить, совершенно не рискуя потерять кавалера.
Можно не прийти на свидание, а потом спокойно сообщить, что просто забыла.
Можно просидеть вечер в кафе, перепробовав все самое вкусное, а потом встать и, глядя ясными глазами, сказать, что пора домой и погулять уже не получится.
Можно, когда тебе дарят розы, заявить, что у тебя на них аллергия, что ты их на дух не переносишь, а любишь исключительно фиалки — и, мило улыбаясь, вернуть букет.
Да мало ли что еще можно вытворять с мужчинами, если ты видишь, что они млеют от сознания своего превосходства и готовы позволить женщине любой экстравагантный пассаж, лишь бы она не выходила за рамки, очерченные, по их мнению, коротенькому женскому уму!
А прислушиваться к запросам Виталия Андреевича — так это под ноги ему надо лечь, как мама…
Так за чтением, умелым и легким флиртом, размышлениями о жизни прошло Женино отрочество и началась юность.
В день ее шестнадцатилетия мама сказала:
— Знаешь, Женечка, у меня для тебя интересная новость… Что бы ты сказала, если бы я родила второго ребенка?
— Кого-о?! — Женя едва не поперхнулась кружочком колбасы, которую в этот момент пробовала, выкладывая на праздничное блюдо. — Кого, ты говоришь?..
— Ребенка, ребенка! — засмеялась мама. — А что, собственно, такого? Я еще молодая женщина, мне всего сорок лет. А ты у меня рано повзрослела, у тебя уже своя жизнь… Ах, Женечка, если бы знала, как иногда бывает грустно это сознавать! Родился бы маленький, пока еще мой… Ты не обижаешься, что я так говорю?
Женя ошеломленно смотрела в мамины мечтательные глаза, и то, что она при этом испытывала, невозможно было назвать обидой.
Это было только возмущение. Кому она собирается рожать второго ребенка?! Этому… Который и на первого-то не больше обращает внимания, чем на канарейку?! Женя и сегодня слышала утром сквозь сон, как мама потихоньку звонила папаше и просила, чтобы не забыл поздравить дочку…
Но говорить ей об этом было бесполезно, это Женя прекрасно знала. Поэтому она постаралась взять себя в руки и привести другие доводы.
— А театр? — спросила она. — Странно все-таки! Другие актрисы и одного-то завести боятся, дни считают, когда он вырастет. А ты вдруг…
— Театр? — невесело усмехнулась мама. — Женечка, это все не так просто. Ты ведь давно от театра моего отошла, не видишь… У меня такое странное, но такое отчетливое ощущение, что я охладела к театру, понимаешь? И уже давно… Я сначала сама себе не верила, а потом убедилась окончательно. То есть я, конечно, играю, все в порядке. Но я же чувствую, это происходит в основном за счет опыта, профессионализма… Остыло к театру мое сердце! А почему — кто знает?
«Лучше бы оно у тебя к кому другому остыло!» — подумала Женя, но, конечно, промолчала.
— Ну, роди, раз хочется, — пожала она плечами. — А отец счастливый что говорит, кстати?
— Женечка, надо так его знать, как я знаю, чтобы не задавать подобных вопросов! — Мама улыбнулась своей беспомощной улыбкой. — Витя всегда позволял мне делать все, что я хотела. И когда ты должна была родиться… А теперь — ну, он удивился, конечно.
— Плечами, наверно, пожал и сказал: «Твое дело», — не удержавшись, зло хмыкнула Женя. — Как это мило с его стороны! Ну, что о нем думать… Я тебе уже говорила, мама: лишь бы деньги давал.
— Но он же дает… — пробормотала Ирина Дмитриевна. — В этом смысле никогда не было проблем.
И отцовство ведь он сразу официально признал, у тебя его фамилия…
— Фамилия шикарная, — усмехнулась Женя. — Что да, то да. Как у посла Великобритании.
— Он порядочный человек, Женя, зря ты так! — горячо воскликнула мама. — А я, знаешь, думаю, — произнесла она уже другим тоном, — вдруг он… как-то по-другому теперь все это воспримет? Все-таки ему уже пятьдесят, в таком возрасте мужчины иначе встречают рождение ребенка, чем в молодости…
— Блажен, кто верует, тепло ему на свете, — пожала плечами Женя. — Ладно, мамуля! Ты как себя чувствуешь, скажи лучше? — поинтересовалась она. — И какой срок?
— Все-то ты у меня знаешь, — улыбнулась мама. — И откуда только?
— Из Мопассана! — засмеялась Женя.
А правда — откуда? Как-то само собою все узналось…
— Три месяца, — сказала мама. — В сентябре родится. А вообще, Женечка, ведь это счастье — родить ребенка от любимого человека! Это так естественно, так просто… Вот ты вырастешь, сама поймешь.
Шестого сентября у мамы родился мальчик, а седьмого — умер.
— Извините, что я так говорю, — сказал Жене врач, к которому она со скандалом прорвалась через роддомовскую регистратуру, — но, может быть, это и лучше… Ребенок родился с асфиксией, мы все сделали, чтобы заработали легкие, и нам это удалось. Но не сразу, понимаете?
— Не понимаю, — сказала Женя, глядя в его бликующие очки. — Что значит — не сразу?
Значит, довольно длительное время мозг не получал кислорода. И последствия могли быть самые плачевные. Едва ли ребенок полноценно развивался бы в умственном отношении, понимаете?
— Когда ее выпишут? — помолчав, спросила Женя.
— На седьмые сутки, — пожал плечами врач. — Для нее все прошло хорошо, гораздо лучше, чем могло быть в таком возрасте. Все вообще шло прекрасно, а оказалось — асфиксия…
Женя нисколько не удивилась, что врач разговаривает с ней не как с шестнадцатилетней девочкой, а как со взрослым человеком. Она и сама не считала себя ребенком. Да она и вообще не помнила того возраста, в котором считала себя не взрослой.
Мама вышла из больницы совершенно неузнаваемая. Дело было даже не в том, что она похудела, что от этого сразу появились морщины и ввалились глаза. Дело было в выражении глаз — в смешении пустоты и боли, которого нельзя было видеть без слез…
Женя запустила школу, несмотря на выпускной класс, забросила кавалеров и старалась почти не выходить из дому. Бабушка умерла давным-давно, няня Катя — год назад. Невозможно было представить, как мама будет сидеть одна в пустой квартире…
Правда, Виталий Андреевич появлялся не реже, чем обычно: звонил с работы, забегал вечерком, приходил по субботам. Но толку от него было мало — главным образом потому, что он держался так, как если бы ничего не произошло. Шутил, чмокал в щечку милую Иришу, приносил дефицитную семгу из министерского буфета… Когда в одну прекрасную субботу папочка не появился и не позвонил, Женя этого даже не заметила.
Не заметила и того, что он всего один раз позвонил на неделе, что не зашел и в следующую субботу, а потом, начиная с понедельника, не объявился вообще ни разу… Через месяц Женя наконец сообразила, что в отношениях с Виталием Андреевичем произошли какие-то перемены, которые маме
