наверняка не так безразличны, как ей.
— Что, папуля опять в командировке? — небрежным тоном поинтересовалась она однажды воскресным вечером. — Культуру двигает в Уругвай?
Мама улыбнулась так жалко, что у Жени сердце сжалось.
— Не знаю… — сказала она. — Может быть. А ты разве не заметила, Женечка? Ведь мы с ним расстались…
Женя помолчала, не решаясь отреагировать на это известие так, как ей хотелось бы.
— То есть он с тобой расстался? — все-таки высказалась она. — Ведь так это надо понимать?
— Пусть так… Но это должно было произойти — после того, что случилось…
— А что для него такого случилось? — наконец не выдержала Женя. — Что для него-то случилось, мама?! Ты что, думаешь, он мечтал иметь с тобой второго ребенка? Да он рад небось, что…
Она осеклась, поняв, что сказала лишнее.
— Маленькая ты еще у меня все-таки, Женечка… — От этой маминой улыбки можно было сойти с ума! — Легкость исчезла из наших с Витей отношений, понимаешь?
— Ах, ле-егкость! — сузив глаза от злости, протянула Женя. — Ну, тогда конечно, тогда все понятно — такая великая причина!
Вот ты не хочешь этого понять — а зря! — Женя даже обрадовалась, услышав живые нотки в мамином голосе. — Я же вижу, ты внимательно ко всему приглядываешься, Женечка, на себя примеряешь… Ты должна это знать, тебе жизнь предстоит, ты на глазах хорошеешь, от мужчин у тебя отбою не будет. Легкость… Это очень важно, женщина должна это понимать! Помнишь, в «Живом трупе» Федя Протасов говорит? Я отлично помню, я же сама играла Лизу… — Мама даже привстала, произнося театральный монолог: — «Моя жена идеальная женщина была. Но что тебе сказать? Не было изюминки, — знаешь, в квасе изюминка? — не было игры в нашей жизни. А без игры не забудешься». Вот и Толстой о том же, Женечка! Слишком серьезно стало со мной, мужчине этого не нужно. Да еще годы — ведь мне не двадцать лет…
— Ах, в ква-асе… — все тем же тоном произнесла Женя. — И годы у тебя теперь не те? И даже сам Толстой?.. Все, мама! Больше я о Виталии Андреевиче слышать не хочу, понятно? Про изюминки его, про игры, про стальную его твердость — не же-ла-ю!
— Женечка! — испугалась мама. — Но я же совсем не для того! Для тебя ничего не должно измениться, и он сам подтвердил, когда мы…
— Я непонятно выразилась, мама? — Женя уже не боялась обидеть ее или ранить. — Навсегда ты с ним рассталась, сойдешься ли еще — я о нем больше слышать не желаю!
Дождавшись, когда мама ляжет, Женя спустилась на улицу, зашла на углу Большой и Малой Бронных в кафе-стекляшку, перед которым стояли на газоне бронзовые аисты, залпом выпила сто граммов коньяка из мокрого стакана.
«Легкость! — думала она, медленно идя к дому по засыпанной осенними листьями Большой Бронной. — Игра, изюминка! Ни-ког-да, ни-ког-да, ни-за-что…»
Слезы катились по ее щекам, ручейком собирались на подбородке, капали на лацканы изящного английского пиджачка — горькие, отчаянные слезы!
Это был первый и последний раз в ее жизни, когда Женя плакала из-за мужчины.
Глава 2
Студенческие годы, о которых принято вспоминать как о лучшем времени в жизни, прошли для Жени спокойно, ровно и довольно однообразно.
Школу она закончила с пятерочным аттестатом и, по некотором размышлении, решила поступить в иняз. Ирина Дмитриевна даже удивилась немного.
— Я думала, ты в ГИТИС захочешь или во ВГИК, — сказала она. — Все-таки с детства в этом варишься… И у тебя явные актерские способности, Женя, я-то вижу. Не говоря уже о внешних данных!
Во внешних данных не было сомнений не только у мамы, но и у самой Жени. Да и то, что число поклонников все прибывало, тоже очевидно свидетельствовало о ее неотразимости.
К семнадцати годам и следа не осталось от ее былой подростковой угловатости. Женя превратилась в настоящую красавицу: стройную, довольно высокую — впрочем, не настолько высокую, чтобы смешно смотреться рядом с мужчиной среднего роста, — с лицом аристократически утонченным и потому немного надменным. К тому же она прекрасно умела держаться, никогда не делала нелепых жестов, и походка у нее, при полном отсутствии развязности, была такая, что любому мужчине трудно было не проводить ее взглядом и вздохом.
Детское сидение в театральных гримерках тоже не прошло даром: Женя пользовалась косметикой так умело, что сто очков вперед дала бы профессиональному визажисту. Да, впрочем, она почти и не пользовалась косметикой, опередив моду на естественный макияж.
— К актерству у меня способности, а не актерские! — засмеялась Женя маминым словам. — Вот именно, что с детства варюсь… И зачем мне это, мамуля? Плохо же ты меня знаешь, если думаешь, что я самую зависимую профессию выберу.
Знание языков давало независимость, поэтому Женя и выбрала иняз. Притом знать языки надо было не вообще как-нибудь, а только блестяще — и училась она соответственно.
Учиться ей было не слишком сложно не только потому, что она окончила английскую спецшколу за новым МХАТом, одну из лучших в Москве, — но и по другой причине. Конечно, она не была синим чулком, не зубрила уроки до кругов перед глазами, и в компании могла с удовольствием посидеть, и сбегать на дискотеку. Но вместе с тем Женю просто не могло отвлечь все то, что отвлекало от учебы ее однокурсниц и подружек…
Она с трудом могла себе представить, что это такое: прибежать в институт ко второй паре, заплаканной, не подготовленной к семинару, оправдываться потом в деканате — и все это только потому, что целую ночь объяснялась с возлюбленным. Да не было такого мужчины, который мог бы заставить Женю забыть о том, какие дела ей предстоят завтра, как она будет выглядеть, как будет себя чувствовать! А о том, чтобы не выспаться из-за «ночи в любовной лихорадке», как выразилась одна ее приятельница, — об этом и речи быть не могло!
В ее отношениях с мужчинами существовало только одно препятствие — и, заметив однажды, что оно существует и даже пугает ее, Женя решила немедленно его преодолеть.
«Препятствие» сделал зримым Игорь Воронин, в квартире которого вся их группа собралась на первый институтский Новый год. Встречали, пили, пели, танцевали, орали на балконе — в общем, делали все, что делают молодые и веселые люди в свои беззаботные годы. Часам к шести утра некоторые разошлись по домам — кому идти было недалеко, — а остальные вповалку уснули на диванах, кроватях и креслах огромной воронинской квартиры.
Женя тоже собралась уходить. Игорь жил в цековском доме на улице Щусева, в пяти минутах ходьбы от Большой Бронной, и она, конечно, решила выспаться после гулянки в своей постели, а не тесниться на чужом диване.
Но у Игоря было на этот счет другое мнение.
— Женечка, а ты почему уходишь? — спросил он, выйдя за нею в прихожую.
— Потому что устала, — улыбаясь, объяснила Женя. — И шампанское пила вперемешку с водкой, теперь голова болит.
— От головы я тебе, если хочешь, таблеточку американскую дам, — улыбаясь еще шире, чем она, сказал Игорь. — А отдохнуть ведь и у меня можно. Еще даже лучше, чем одной…
— У тебя все спальные места заняты, — уже поняв, к чему он клонит, ответила Женя. — А я на кресле не привыкла отдыхать.
— Для тебя найду спальное место…
Он подошел к ней, взял за руку, другой рукой снял шубку с ее плеч. Женя почувствовала, как сердце у нее екнуло, и так удивилась этому странному явлению, что даже не воспротивилась Игореву
