неловкое и неважное… Это было такое странное, такое непривычное ощущение! Ему и в голову никогда не приходило размышлять, что он скажет, когда увидит девушку, которой собирался что-то сказать. Нужные слова — всегда находились сами и без затруднений.
— Может, пропустите? — не узнавая интонаций собственного голоса, попросил он. — Я только на два слова.
— Не положено, — каменным голосом повторила вахтерша. — Так-то любой скажет, что к девушке для слов идет. Знаем мы, для чего вы ходите!
— Доброе утро, теть Катя. Что же вы человека обижаете? — вдруг услышал Матвей. — Для слов к девушкам тоже ходят, сам наблюдал примеры.
Обернувшись, он увидел стоящего в дверях мужчину, у ног которого вертелась, поблескивая гладкой шерсткой, маленькая такса.
— Доброго утречка, Максим Юрьевич! Повезло вам, значит, — сказала вахтерша. — А я вот что-то таких и не видала, которые для слов. Они все больше для дел ходят, и девушек-то особо не спрашивают.
Матвей догадался, что мужчина с таксой — это директор цирка Максим Никулин. Не то чтобы он сильно интересовался перипетиями цирковой жизни, да вообще-то и совсем не интересовался, но все-таки, живя в Москве, не мог не знать, что после смерти Юрия Никулина директором Цирка на Цветном бульваре стал его сын. И про то, что Максим Юрьевич любит такс, он читал в какой-то газете.
— У вас паспорт с собой? — спросил Никулин Матвея. — Оставьте на вахте. Сейчас кто-нибудь из наших будет идти, проводит вас, куда вам надо, не переживайте. Только, пожалуйста, в самом деле ненадолго.
«Видок у меня, наверно, тот еще, — подумал Матвей. — Сочувствие у приличных людей вызываю!»
Мысль эта задержалась в его голове не дольше секунды. Ему было совершенно все равно, какой у него вид.
По запутанным цирковым коридорам его провел мальчишка лет четырнадцати. Судя по упругой походке, он был, скорее всего, гимнастом.
— Вот тут. — Мальчишка остановился у одной из многих одинаковых дверей в одном из многих одинаковых коридоров. — Тут Сидоров обитает. Ну, и Маруська с ним.
Это «с ним» показалось Матвею теперь уже не ударом, а болезненным уколом. Наверное, он привык к мысли о том, что она живет с каким-то Сидоровым. А скорее, это просто стало для него неважно по сравнению с тем, что он ее увидит — вот сейчас, через минуту.
Мальчишка уже скрылся за поворотом коридора, а Матвей все еще стоял у двери, не решаясь постучать. Черт знает что с ним происходило!
Он поднял тяжелую, словно свинцом налившуюся руку, зачем-то приложил ладонь к двери. Два месяца назад он точно так же коснулся ладонью оконного стекла, которого с обратной стороны касались лучи рождественской звезды. Никакой связи не было между этими двумя жестами, между этими двумя днями, и с чего он об этом подумал?
И вдруг дверь перед ним распахнулась — так широко, как будто это и не дверь была, а прямо вчерашние глаза, которые весь вечер, всю ночь и все сегодняшнее утро стояли у него перед глазами.
— Ой! — воскликнула Маруся. — А мне показалось, за дверью кто-то есть!
— Смотришь, а за дверью никого и нет.
Как только он услышал ее голос, увидел ее перед собою, все тревоги и странности развеялись сразу, как ночная тьма, о которой хотя и знаешь всегда, но, чуть придет утро, перестаешь вспоминать. Он еле сдержал смех, так ему стало легко.
Маруся, наоборот, смотрела на него таким взглядом, каким смотрят разве что на привидение.
— Это… вы?.. — пролепетала она. — А… откуда вы взялись? Вопрос был такой же смешной, как она сама — с этими ее глазами-свечками, большим детским ртом, лепестками разноцветных приколочек на неровной челке. Матвей наконец засмеялся.
— Так на работу пришел устраиваться.
— Как на работу? — удивленно спросила Маруся. — Кем?
— Шпаги буду глотать. Я же вообще-то маг, ты не знала, что ли? Могу в воздухе раствориться. Прямо сейчас, хочешь?
— Не хочу, — грустно сказала она. — Совсем не хочу.
— Ты почему вчера убежала? — спросил Матвей. — Я тебя обидел?
— Не-а… Просто я… Просто вы не знаете, что я… Вы проходите! — поспешно саму себя оборвав, предложила она и отступила от двери. — Хотите чаю?
— Хочу, — кивнул Матвей. — С мокрым сахаром.
Комната, в которую он вошел вслед за Марусей, напоминала обычную театральную гримерную, примерно такую же, в какую он иногда заходил, если Гонората просила встретить ее после вечернего спектакля. Нет, все-таки не такую же. По привычке мгновенно впечатывать в сознание внешнюю обстановку, Матвей сразу заметил, что эта гримерка отличается от театральной. В ней было больше тайны, смеха, грусти и живой неправильности. Как в Марусе.
— Чая вообще-то нет, — сообщила она. — Только розовые лепестки. Я их на клумбе осенью собрала. Думала, вкусные будут, если от роз, а они просто горькие оказались. Их кроме меня никто не заваривает.
— Наливай свои лепестки, — махнул рукой Матвей. — Я даже настой верблюжьей колючки пил. На соседней заставе фирменный напиток был, они нас угощали.
— Разве в верблюжьей колючке есть сок? — улыбнулась Маруся. — Я думала, она сухая и невкусная.
— Если на спирту настоять, то очень даже мокрая. И на вкус ничего.
Он вдруг вспомнил, как она сказала, будто бы он знает, от чего в душе летают бабочки. Раньше ему казалось, что он в самом деле это знает, но теперь он ясно понял, что раньше даже не догадывался об этом. Бабочки летали в такт Марусиным легким движениям. Когда она доставала из шкафчика маленький чайник, наливала в него воду, зажигала спиртовку, насыпала в чайник сухие розовые лепестки…
— Вы не обижайтесь, что я вчера так убежала. — Заварив лепестки, Маруся села напротив Матвея за низенький стол и посмотрела ему в глаза своим прямым светящимся взглядом, от которого у него вспыхнула душа. — Я растерялась и побоялась вам сказать…
— Мы, по-моему, на ты перешли, — перебил он. — Хоть я и директор школы, но ты же школу, наверное, уже закончила.
— Закончила. Полтора года назад.
Она говорила о себе нехотя, как-то даже с трудом, это было очень заметно. Матвей хотел сказать, что она вовсе не обязана сообщать ему подробности своей биографии, но не успел: телефон разлился громкой трелью в кармане куртки, которую он повесил на стул. Любой звонок был сейчас совершенно некстати, а тем более звонок от незнакомого человека — об этом сообщила выставленная на чужих телефонная мелодия.
Матвей сердито выдернул трубку из кармана. Номер не определился. Это совсем ему не понравилось.
— Слушаю, — сказал он таким тоном, каким правильнее было бы сказать «пошел ты подальше».
— Здрасьте, Матвей Сергеич, — ответил незнакомый голос. — Встретиться бы надо, поговорить.
И по тембру, и по тону этого голоса Матвей сразу понял, что ему предстоит решать очередную проблему. Он догадывался, что как раз она-то и будет следующей после проблемы школьной лицензии, но меньше всего был настроен решать ее именно сейчас.
— Кому надо? — сердито спросил он. — Я ни с кем встречаться не собираюсь.
— Больно много на себя берешь. — Собеседник наконец перешел на ты и разрешил своему голосу звучать привычными интонациями. — Типа крутой, да? А нам чего, ты не хочешь встречаться, мы училок твоих повстречаем. Или ублюдков ваших. Так как?
