— Ну, мерси, раз так, — хмыкнула Вера. — А ты, надо полагать, в бабушку пошла?
— Я похожа на своего деда. Ее мужа. И внешне больше ни на кого. А внутренне… Я не знаю.
Вообще-то Алиса подозревала, что внутренне все-таки похожа на бабушку. Во всяком случае, ей очень хотелось так думать. Однажды она даже сказала бабушке, что, когда станет актрисой, обязательно возьмет ее девичью фамилию.
— Это будет мой сценический псевдоним, — заявила она. — Алиса Левертова. По-моему, очень красиво. И ни у кого такого точно не окажется.
— Забудь об этом немедленно! — отчеканила бабушка. — Чтобы я этой глупости больше не слышала!
— Но почему? — растерялась Алиса.
— Потому что твой дед был достойнейшим человеком. Ты носишь его фамилию, и гордись этим. Никакие сценические красивости не стоят того, чтобы обидеть его память. Он был не из тех людей, которых можно обижать.
— Он не прощал обид? — с интересом спросила Алиса.
— Дело не в его реакции на обиду, — ответила бабушка. — А в том, что есть люди, обидеть которых — тяжкий грех. Не потому что они юродивые, а по другой, но такой же очевидной причине.
Алиса не знала, кто такие юродивые, но спрашивать не стала. Да и зачем спрашивать, если ее дед к ним не относился? Но о сценическом псевдониме она с бабушкой больше не заговаривала, а когда в самом деле стала актрисой, ничего для себя выдумывать не стала.
— Ладно, Алиса, — вздохнула Вера, — все это, конечно, очень интересно, но к жизни не имеет ни малейшего отношения. К нашей жизни.
— Почему? — не поняла Алиса.
Потому что в Москву ты, надо полагать, не на всю жизнь приехала. И хотя, судя по всему, вы с Тимофеем провели неплохую ночь, это, как говорят наши циники-реалисты, еще не повод для знакомства.
— А по-моему, это повод, — упрямо сказала Алиса.
Услышь она Верины слова года два назад, она со смехом признала бы их справедливость. Неплохо проведенных ночей в ее жизни было если не в избытке, то все же немало, и делать после них далекоидущие выводы представлялось ей неправильным. Она была разумная девушка.
Но то, что произошло между нею и Тимом, не называлось неплохо проведенной ночью. Это было для Алисы так же очевидно, как морозная сухость снега за окном.
— Ладно, пусть повод. — Вере упрямства тоже было не занимать; оно молнией сверкнуло в ее глазах. — Для электронной переписки и увлекательной болтовни в чатах, не более того. Пойми меня правильно. — Она чуть смягчила тон. — Тимка, конечно, парень вполне крепкий. Но это только в житейском смысле, понимаешь? От того, что кран на кухне сорвало или зарплату не выплатили и с едой перебои, не растеряется — вот в таком смысле. Но в другом… Сердце не защищено совершенно, в этом все дело. Поманить его, чтобы в компьютерные игры с ним играть, — этого я, извини, не допущу. А вы безрассудством не грешите, так что, я думаю, именно сетевые планы ты на него и строишь.
— Вы — это кто? — уточнила Алиса.
— Твои соотечественники. Я это только в положительном смысле говорю. Для работы прекрасно, когда партнер по уму действует. У меня со Штатами кое-какие контакты есть, я знаю. Да и вообще прекрасно! — почему-то сердито добавила она. — Когда головой думают, а не про любовь-морковь заливают. Но с Тимошкой… Ну другой он, не такой, как все, понимаешь?
В Верином голосе мелькнула нотка отчаяния.
— Понимаю, — кивнула Алиса. — Я не собираюсь играть с ним в компьютерные игры.
— А что же ты, интересно, собираешься с ним делать?
Нотка отчаяния мелькнула и исчезла, сменившись настороженной насмешкой.
«Я собираюсь прожить с ним всю жизнь и сделать все, чтобы он был счастливым».
Эти слова вдруг встали в Алисином сознании так ясно, словно кто-то написал их перед нею огненными буквами. В них не было ни капли безрассудства, безоглядности и прочих проявлений эффектной спонтанности. Как будто вся ее жизнь, и не только ее — вся жизнь, которую она вдруг почувствовала у себя за спиною в простом этой жизни величии, — сказала ей об этом со всей своей силой и правдой.
Алиса молчала. Она не могла сказать эти слова вслух, никому не могла сказать, даже Вере, хотя та расположила ее к себе с первого взгляда.
Был единственный человек, которому она могла это сказать, и надо было только дождаться, когда он к ней вернется.
Глава 12
Вагон электрички выстыл за ночь так, что краткого кусочка утра не хватило, чтобы он хоть немного прогрелся.
Тим чувствовал себя в нем, как рыба в ледяной воде: не то чтобы приятно, но, в общем, привычно. Наверное, и другие редкие утренние пассажиры — люди ведь едут по утрам в основном из Подмосковья в Москву, а не наоборот, , — чувствовали себя так же. А может, ничего они не чувствовали, просто сидели, уткнувшись носами в теплые шарфы, дремали и ждали, когда закончится это неприятное путешествие.
Да ведь и как чувствуют себя рыбы в ледяной воде, тоже неизвестно.
Он сел у наглухо, без узоров замерзшего окна, но вскоре встал: в Павшине вошло много народу, и проще было подняться сразу, чем высматривать, кому уступить место.
Все эти обычные утренние действия — войти в электричку, сесть, встать — он совершал сегодня машинально, вообще их не замечая. И не в силу привычки, а из-за смятения, которым был охвачен. Эта ночь, эта девушка… Что такое все это было?
Он именно так и думал об Алисе — как о ночи: что она была. Вернее, он старался именно так о ней думать, старался привыкнуть к этой мысли, потому что при мысли о том, что, вернувшись домой, не найдет ее там, сердце начинало биться болезненно и как-то… горестно. Хотя какое горе в расставании со случайно встреченной женщиной? Никакого. Жизнь вся состоит из таких расставаний. Во всяком случае, его жизнь до сих пор составлялась именно так.
Но сердце не верило, что Алиса пройдет, как ночь.
Он вспомнил ее глаза — никогда он таких не видел. Они светились в самом деле как лампочки, но совсем не лампочным светом, не тусклым желтым и не холодным люминесцентным, а каким-то другим. Тим назвал бы его потусторонним, если бы мрачность этого слова не вступала в полное противоречие со всем Алисиным обликом.
И волосы у нее были очень светлые. Он вспомнил, как они накрывали его сияющей сетью, когда ее голова лежала у него на животе, и ему стало жарко в холодной электричке. Сияние ее красоты было снежным, зимним по всему своему цветовому тону, но вызывало при этом такое жгучее телесное желание, какого не вызвала бы, наверное, испанская красавица с кастаньетами.
Он рассердился на себя за это дурацкое опереточное сравнение. Какие кастаньеты, при чем они к его жизни, к Алисе? Он не удивился, что подумал о своей жизни и об Алисе как о чем-то едином. Хотя, наверное, этому следовало бы удивиться, потому что он не знал об Алисе ничего. Кто она, чем занимается, почему оказалась в Москве, надолго ли… Когда он подумал «надолго ли», то вздрогнул, теперь уже не от жара желания, а от холода действительности.
Надолго, ненадолго, какая разница? Ясно, что не навсегда. Это слово — «навсегда» — почему-то засело у него в сердце. Это было то, что определяло его тягу к Алисе. Но как же странно это было, как необъяснимо!
Тим не считал себя записным ловеласом — это состояние казалось ему довольно скучным, — но и на отсутствие в своей жизни женщин пожаловаться не мог. Их к нему интерес не вызывал у него самоупоения, потому что он понимал: в силу избранной в ранней юности специальности он просто попал в ту среду, где женщин гораздо больше, чем мужчин. Филфак ведь абсолютно девичий факультет, и школа, в
