знаешь, большое дело, — улыбнулась она.
— А другие что, слишком болтливые? — спросил Юра.
— Ого! У меня, Юр, у самой язык без костей, ты же знаешь, но и мне последний, примерно, год как-то стало чересчур. Тут ко мне недавно один мальчонка клеился. Зовут, представь себе, Псой Пушкин — ударение на последнем слоге, смотри не перепутай. Роман в стихах написал, просил проиллюстрировать.
— И что ты? — Полина видела, что Юра еле сдерживает смех. — Проиллюстрировала? А про что роман-то?
— Роман про голубую Атлантиду, — объяснила она. — В которой живут братья Кол и Кал с мужем их Поносом.
Тут Юра наконец расхохотался.
— Да-а, мадемуазель Полин, — сказал он, вытирая глаза, на которых от смеха выступили слезы, — с тобой не соскучишься!
— Со мной, может, и не соскучишься, а вот я соскучилась. Этого же всего выше крыши, Юр! Мне уже казаться начало, что только это одно и есть… Вот, например, ещё один товарищ, тот занимается процессом демумификации.
— В смысле?
— В смысле, мумии оживляет. Ездил с показательными выступлениями по Европе, в Голландии зацепился. Теперь у него своя передача на телеканале для наркоманов. А если кому все это не больно нравится, то можно начальство среднего звена портретировать, как Шилов. А у Игоря на Соколе петух по утрам поет, козы блеют… В общем, он наименьшее из зол, — заключила она. — И я уже мозаику делать начала в его сарае.
— Почему вдруг мозаику? — удивился Юра. — Ты же вроде акварелью последнее время увлекалась.
— Вот именно что увлекалась, — кивнула Полина. — Могла этим увлечься, могла тем, а могла и ничем. А мозаика… Знаешь, со мной никогда такого не было, — смущенно улыбнулась она. — Чтобы я только пальцами прикоснулась и сразу поняла: вот без этого жить не могу, а почему, и не объяснить.
— А я, по правде говоря, мозаику вообще как искусство не воспринимал, — сказал Юра. — Мне казалось, это что-то декоративное. Вроде клумбы.
— И ничего не декоративное! — горячо возразила Полина. — А в Ватикане? Но я вообще-то не про Ватикан думаю… Я когда за мозаику взялась, знаешь, как себя почувствовала? Как первобытный человек, когда наскальные рисунки делал. Мы их в школе проходили, это те, которые в Якутии на Ленских столбах нашли. Я ещё тогда, помню, подумала: он, наверное, такой кайф ловил, что сознание терял от счастья, этот первобытный человек, когда всю свою жизнь рисовал — оленей, охоту, богов всяких… Вот и у меня так с мозаикой получилось. Непонятно я говорю, да, Юр?
От волнения Полина оскользнулась на мокрых листьях и чуть не упала.
— Ну что ты, все понятно. — Юра подхватил её под руку. — По-моему, ты правильно живешь, мадемуазель Полин.
— Ты первый человек, от которого я это слышу! — засмеялась она. — А все, наоборот, говорят, что у меня черт-те что в голове.
— Ну, что у тебя в голове, я не знаю. — Он щелкнул зажигалкой, и тусклый огонек осветил его улыбку. — Но мне кажется, ты правильно отделяешь главное от неглавного.
— Ничего себе! — Полина даже приостановилась от удивления. — А я, представляешь, только сегодня про это думала, но к себе это как-то не относила…
— А к кому же ты это относила?
— К маме. К тебе, — пожала плечами Полина.
Теперь удивился Юра.
— Ко мне? Да у меня ведь все очень просто, Полин. Работа, ещё работа, потом опять работа, потом немного отдых и снова работа. Что и от чего мне отделять?
— А Женя? — съехидничала Полина. — Она у тебя как, работа или отдых?
Юра засмеялся.
— Ты, как всегда, не в бровь, а в глаз! Женя… Говорить красивые слова?
— Ладно, можешь не говорить, — разрешила Полина. — Я и так знаю. А интересно было бы красавицей побыть! — хихикнула она. — Типа Жени. Чтоб такой мужчина, как ты, был в меня без памяти влюблен и готов был ради меня идти на край света.
— Полинка, с ума с тобой сойдешь! — Юра поперхнулся дымом и закашлялся. — На какой ещё край света?
— А ты разве не готов? — Она постучала его кулаком по спине. — Помнишь, про мороз и солнце, день чудесный рассказывал?
— А! — вспомнил Юра. — Да просто к слову пришлось.
Беседа про «мороз и солнце, день чудесный» произошла в тот самый день, когда Ева сообщила сестре о своей беременности. После того нелегкого для неё разговора Ева долго не могла успокоиться. Но потом приехал за Ванечкой Юра, и до того как Женя вернулась с вечернего эфира, они сидели втроем на кухне, пили чай и разговаривали о чем-то таком простом и неповторимом, что Полина любила больше всего и о чем могла разговаривать только с ними.
— Может быть, вы что-нибудь придумаете, — вдруг вспомнила тогда Ева. — Понимаете, у меня завтра первый урок по Пушкину в девятом классе, и надо объяснить, что такое поэтический образ.
— А ты ни разу не объясняла, что ли? — удивилась Полина. — Выучила бы наизусть, да и шпарила каждый год. И вообще, рыбка, не бери ты это в голову. Им в девятом классе сколько лет, пятнадцать? Где они, а где поэтический образ! Ну, скажи, что «мороз и солнце, день чудесный» — это поэтический, а «Федя, пошел на хрен» — это не поэтический.
— Нет, все-таки надо по-другому, — не обращая внимания на чертиков, скачущих в Полининых глазах, возразила Ева. — Надо так, чтобы они вот именно поняли, какое отношение имеет поэтический образ к их жизни. Как он накладывается на их жизнь и как её меняет. Это трудно объяснить, и это раз и навсегда не выучишь.
— Да никак он её не меняет, потому что… — начала было Полина, но заметила, что Юра усмехнулся, и спросила: — Не так что ли, Юр?
— Может быть, и так, — пожал он плечами. — Я от поэзии, мягко говоря, далек, но поэтический образ… Можешь им привести, например, такой случай его наложения на реальность. Вот входит обычный человек в обычную свою комнату. Первое января, на работу ему не надо, проснулся он поздно, покурил на кухне и доел салат оливье. А женщина, которую он любит, спит еще. И январь такой хороший — не слякоть, как обычно, а мороз. Мороз и солнце, день чудесный. Конечно, он лет с пяти эти стихи помнит, нормальный же он человек. И когда он смотрит на эту женщину… Понимаете, он и так её любит больше, чем… В общем, сильно он её любит. Но когда он вспоминает, то есть даже не вспоминает, а как-то внутри себя чувствует вот эти строчки про мороз и солнце, то они… Черт, и правда ведь толком не объяснишь! — Юра улыбнулся и потер ладонью лоб. Полина с удивлением заметила, как взволновался её брат от этого, для него, конечно, длинного монолога. — В общем, когда его чувство к ней соединяется с этими строчками, то это чувство приобретает совершенно другой масштаб. Очень большой масштаб. Хотя почему это так, все равно ведь непонятно, так что пример получается невразумительный, — смущенно заключил он.
— Юрка, ты прям как Писарев! — завопила Полина и даже в ладоши захлопала. — Или нет, Писарев, кажется, Пушкина наоборот не любил, потому что был дурак. Ну, в общем, ты лучше всех.
Привлеченный Полиниными аплодисментами, в кухню заглянул Ванечка, тут же раздался звонок в дверь — приехала Женя, и разговор о поэтических образах прервался. Впрочем, Полина считала, что он не прервался, а был вполне завершен.
Об этом разговоре она и напомнила сейчас брату, смутив его так, что это было заметно даже в темноте.
— Слушай, — быстро поменял он тему, — а где тот парень, которому ты гарсоньерку продала?
— А фиг его знает, — пожала плечами Полина. — Я его и видела-то три раза в жизни, в общей сложности полчаса. Документы все он оформил, ключи от чертановской конуры мне вручил, чего от него
