еще? Я бы и как его зовут не запомнила, если бы не кот, — добавила она и пояснила: — Они с котом тезки, потому что рыжие оба. Его, значит, тоже Егором зовут. Георгием.
— Так это его, что ли, кот? — удивился Юра. — А почему у нас живет?
— Потому что девать было некуда. Он куда-то уезжал, вот и оставил. Сказал, через месяц вернется и заберет.
— Однако уже полгода прошло, — сказал Юра.
— А зачем он тебе? — удивилась Полина. — Или тебе кот мешает?
— Кот мне, конечно, не мешает, но Женя обмен затеяла, — объяснил он. — Свою квартиру и ту, чертановскую, хочет на трехкомнатную обменять. И уже даже, оказывается, вариант подходящий нашла. Прямо на Аэропорте, представляешь? В соседнем доме. Можно бы Ваньку в садик отдать, который у родителей во дворе, мама бы забирала иногда, а то у нас с Женей, видишь, какая жизнь, вечно вечера заняты.
— Ну и меняйся, — сказала Полина. — Чертановская квартира же твоя, какое тебе дело до прежних владельцев?
— Но вещи-то свои он оттуда не забрал, — напомнил Юра. — Куда я их дену, если обменяюсь?
— На помойку вынесешь, — хмыкнула Полина. — Видал ты эти вещи? Матрас на полу, как в «Двенадцати стульях», и шкаф без дверцы. Коробок, правда, много, но и в них, похоже, не золотые слитки.
— Ладно, объявится же он когда-нибудь, — сказал Юра.
Они шли по пустынному парку так медленно, что только теперь дошли до старинной плотины. Яуза темнела под невысоким берегом, шумела в плотине вода, но несмотря на этот шум было слышно, как листья отрываются от веток и падают на другие, уже опавшие листья.
— Плотина эта как-то красиво называется, — сказал Юра. — Что-то с Венерой связанное, только я забыл, что именно. А здесь папа маме предложение сделал, знаешь? Он же в Бауманском учился, это рядом совсем. Он её пригласил на институтский вечер, потом они в парке гуляли. В общем, все как в кино.
— Ух ты! — восхитилась Полина. — Надо же, как мило. Историческая местность, оказывается. И что?
— И ничего, — улыбнулся Юра. — Она ему отказала.
— Как это? — не поняла Полина. — Почему отказала?
— Потому что не любила.
— Ни фига себе… — Полина почувствовала, что от изумления у неё открывается рот. — Нет, Юр, ты расскажи, расскажи! Что значит, не любила? Потом-то согласилась, как жизнь свидетельствует.
— Потом согласилась, — кивнул он. — Потому что пожалела его. Он ведь под машину попал, ногу отняли, а протезы тогда были — только до собеса доковылять, а он на инженера-ракетчика учился, на Байконуре мечтал работать… В общем, аховая была ситуация. Она и пожалела. Еву в Чернигове с родителями оставила и к нему приехала. Говорит, почувствовала, что надо сделать так, а не иначе. Ну, это же мама, — улыбнулся он. — Она же все насквозь чувствует. И как она сделает, так, значит, и надо.
— Что-то ты путаешь, — потрясенно протянула Полина. — По-моему, она его очень даже любит…
— Конечно, любит. С папой жить и не полюбить — это труднопредставимо. Да отомри ты, мадемуазель Полин! — засмеялся он. — Что тут такого особенного?
— Да все особенное! По-твоему, можно из жалости полюбить?
— Полюбить из чего хочешь можно, — пожал плечами Юра. — И кого хочешь.
— Да знаю я, — махнула рукой Полина. — Любовь зла, полюбишь и козла. Тем более, они-то шире всего и представлены. Да-а, Юр, все вы, выходит, одного поля ягодки! Кроме меня, конечно. Даже у мамы с папой романтическая какая-то история, оказывается. Чего уж на Еву удивляться, ей-то сам Бог велел.
— Еву надо срочно на Маросейку перевозить. — Юра нахмурился. — В Институт, где она наблюдается. Здесь специалистов нет, а у неё не тот случай и не тот возраст, чтобы рисковать.
— По-моему, она уже рискнула, — невесело усмехнулась Полина. — Она, конечно, героическая женщина, кто спорит, но я как представлю, какой их конец света ждет, когда она родит… Бр-р!
— Пусть ещё родит сначала, — напомнил Юра, и суеверно постучал по Полининой голове. — Конец света! Разве это конец света? Совсем наоборот.
— Ну, ей-то я не говорю, конечно, но все-таки… Темка-то и правда не банкир без материальных проблем, и лет ему не тридцать, и даже не двадцать пять, — сказала Полина.
— Ты когда что-нибудь рассудительное пытаешься говорить, то на тебя без смеха смотреть невозможно. — Юра и в самом деле улыбнулся. — Артем все понимает как надо, я это, между прочим, ещё полгода назад заметил, — помолчав, сказал он. — Когда на него братки ни за что наехали и он меня просил, чтобы я Еву уговорил его бросить. И вообще, по-моему, когда кажется, что все не по-людски, то на самом деле, значит, все правильно.
— Ну да, левой ногой правое ухо чесать как-то лучше всего получается, я давно заметила, — кивнула Полина. — Такая у нас, видимо, страна, что для нас только так и естественно.
— Да ты, я смотрю, политически подкованная девушка! — снова улыбнулся Юра. — Лекции про текущий момент не посещаешь?
— Ты в Чечне целый курс прослушал, не иначе, — хмыкнула она. — С практическими занятиями.
— Все, Полинка, пойдем к метро. — Юра отбросил окурок. — Запас свободного времени исчерпан.
— Знаешь, я все-таки в больницу вернусь, — сказала она. — Уговорю Темку поспать сбегать, они же тут рядом живут.
— Ладно, — кивнул Юра. — Только я тогда тебя обратно провожу, а то тьма здесь кромешная, в исторической этой местности.
Конечно, она тревожилась за Еву, и конечно, Артему надо было отдохнуть, но все-таки Полина даже себе не хотела признаваться в том главном, что удерживало её здесь… При мысли о том, что сейчас зачем-то надо будет долго ехать в метро, входить в темный дом на Соколе, видеть Игоря, — при мысли об этом ей становилось так тошно, как будто она должна была не совершить все эти привычные действия, а вывернуться наизнанку или превратиться во что-нибудь бессмысленное — в рыбу, что ли.
Глава 8
Самым неприятным в промозглом сарае оказался не холод, а отсутствие нормального света. Потолок был низким, лампочка под потолком — тусклой, и поэтому такой же тусклой казалась даже золотая смальта, не говоря уже об осколках гранита и зеленого мрамора.
Зато, отбивая молотком эти осколки от крупных глыб, Полина согревалась. Правда, плечи гудели вечером так, словно она весь день разгружала вагоны, но к этому она уже привыкла. Смешно было думать о каких-то плечах, вообще о чем-то внешнем, когда прямо на её глазах — да что там на глазах, под её руками! — медленно и как-то очень серьезно возникало то, что она даже в своем воображении не могла представить досконально, а видела лишь в общих чертах, как неясный и манящий образ.
«Вот это будет тот день, когда я на лугу рисовала, — говорила она себе, собирая вместе зеленоватые осколки мрамора и терракотовые — от старого глиняного кувшина, который нашла здесь же, в сарае. — Чингисханчики, мышиные кармашки… А вот теперь — Игорь».
Игорь получался в виде длинной, гибкой, разными цветами переливающейся линии. Линия обвивала изображение Зеленой Тары, которую Полине пришлось повторить самостоятельно из мраморной крошки, потому что саму танку ей заполучить не удалось, — и эта линия была в точности Игорь: такая же гладкая, приятная на ощупь, сразу холодная, но быстро согревающаяся под ладонью. Как это получалось, почему именно так, Полина и сама не понимала, но восторг не проходил — ни от долгого крошения камней, ни от возни с кусачками, и она чувствовала, что все делает правильно. Вспыхивали, как свечные огни на
