Глава 2
Ночная метель давно утихла, небо было чистым, и солнце светило празднично, как будто понимало, что наступил Новый год, и снег покрывал землю и деревья так же празднично, и наперебой с солнцем слепил глаза, рождая чувство беспричинного счастья.
В гарсоньерке стояла полная, ничем не нарушаемая тишина.
«И правда, что ли, в окно он вылез?» — удивленно подумала Полина.
Но, заглянув в комнату, она убедилась, что ничего экзотического её гость не совершил: он просто спал. Причем создавалось впечатление, что всю ночь и полдня он не только не просыпался, но даже не шевелился. Во всяком случае, он был по-прежнему укрыт с головой, и только присмотревшись, можно было определить, что он все-таки дышит под ватным одеялом.
«О мужчинах беспокоиться — полной дурой надо быть, — полусердито, полувесело подумала Полина. — Они себя, любимых, и так не забудут! Ты им сострадаешь непомерно, с едой торопишься, а они себе дрыхнут как ни в чем не бывало».
Тарелку с холодцом надо было, конечно, поставить в холодильник. Неизвестно, сколько ещё проспит владелец жилья, а будить его Полина не собиралась.
Она открыла холодильник — и ахнула, и тут же расхохоталась. Ключи от гарсоньерки, её ключи с бабушкиным брелочком в виде пронзенного серебряной стрелой гранатового сердца, спокойно лежали на верхней полке рядом с пустой масленкой.
«Ну точно, я же, когда с подарками вчера утром пришла, сразу холодильник открыла! — вспомнила Полина. — Есть же хотела… Тогда, значит, ключи сюда и сунула. Неплохо с ними черт поиграл!»
Наверное, смеялась она звонко — в комнате заскрипела кровать.
— Пробудился? — громко спросила она, не выглядывая из кухни. — Петушок пропел давно, добрые люди уже в новом году похмеляются!
— Я сейчас, — раздался хриплый голос из комнаты. — Подожди, я только…
— Можешь очеловечиваться спокойно, — хмыкнула Полина. — Мне тебя видеть не к спеху.
Уснул он в половине первого ночи, сейчас было два часа дня, и нетрудно было догадаться, какой у него видок после двенадцати с лишним часов непрерывного сна.
Когда Георгий наконец появился на кухне, видок у него был немногим лучше, чем представляла себе Полина, хотя в ванной он пробыл довольно долго и его бармалейская борода была мокрая.
Он покрутил головой, почему-то поежился и сел за стол, не обращая внимания на стоящую перед ним тарелку с пирожками и салатницу с оливье.
— Доброе утро, — напомнила о себе Полина.
— Да, — как-то вяло спохватился он, — доброе.
И опять замолчал, не проявляя ни малейшего интереса ни к собеседнице, ни даже к еде.
«Ну и хорошо, — подумала Полина. — Он лишнего не говорит, и мне, значит, не обязательно».
Она решила сразу же взять быка за рога и выяснить то единственное, что её сейчас интересовало. А будет он при этом есть или смотреть в одну точку, это, в конце концов, неважно.
— Какие планы? — спросила она, наблюдая, как Георгий придвигает к себе пирожки и безучастно, по-прежнему не глядя на тарелку, берет один, жует.
«Все они одинаковые, — подумала она при виде этого, слишком хорошо знакомого, рассеянного поедания того, что поставлено перед носом. — Нет, с ними точно можно не церемониться!»
— Никаких. — Он пожал плечами; дырочка на его тесной и вылинявшей, неопределенного цвета футболке стала от этого больше, потому что на здоровенном плече сразу разошелся шов. — А что, нужны планы?
— Мне твои планы уж точно не нужны, — усмехнулась Полина. — Мне свои надо скорректировать. — И, не дождавшись хоть какого-нибудь вопроса, объяснила: — Жить мне негде, понятно?
— Почему? — тупо удивился он.
— По кочану! — сердито ответила Полина. — Потому что я в гарсоньерке жила, пока тебя не принесла нелегкая, а теперь, выходит, жить-то мне и негде.
Она боялась, что он сейчас скажет то единственно разумное, что сказал бы на его месте каждый: чтобы она жила в чертановской квартире, на которую поменяла гарсоньерку. Но он ничего разумного, к счастью, не сказал. И, порадовавшись такой явной его заторможенности, Полина быстро предложила:
— Можем договориться: я тебе мебель и прочие принадлежности — постель там, посуду — вроде как бы в аренду сдаю, а ты меня за это временно на постой пускаешь. Ты как?
Она замерла, боясь, что он наконец выйдет из ступора и отреагирует так, как должен реагировать нормальный человек: покрутит пальцем у виска или попросту пошлет её подальше, не особенно стесняясь в выражениях. Но, на её счастье, ступор у него был, похоже, глубокий.
— Как хочешь. — Он опять пожал плечами. Полина как завороженная следила за дыркой на его футболке. — Я могу и на кухне спать.
— Нет уж, на кухне я, — быстро возразила она: следовало ковать железо, пока оно не опомнилось! — Диван здесь не раздвигается, ты на нем не поместишься, хоть пополам сложись. Да и к еде поближе. Я и тебя могу едой обеспечивать, — торопливо добавила она, подумав, что уж как-нибудь уговорит маму взять его на довольствие, лишь бы удалась её афера.
На слово «еда» он наконец-то отреагировал — недоуменно взглянул на пирожки. И тут же так смутился, что этого невозможно было не заметить, хотя из-за бороды трудно было понять, в чем проявляется смущение.
— Спасибо, — сказал Георгий. — Что-то я совсем… Ем, ем — и не соображаю, что это я делаю.
— Да, соображать ты стал туго, — согласилась Полина. — Холодец будешь?
Судя по всему, путь к сердцу мужчины действительно лежал через желудок, и она решила воспользоваться этим незамысловатым, проторенным миллионами женщин путем. Правда, сердце мужчины её при этом не интересовало, но договориться с ним надо было во что бы то ни стало. Полина просто не представляла, что будет делать, если с ним не договорится!
Первое же новогоднее утро в родительской квартире убедило её в том, что жить в этом идиллическом бедламе она не сможет, хоть стреляй. Да для неё и просто не хватало места, хотя, конечно, родители обиделись бы, если бы она им такое сказала. В детской расположились Ева с Артемом — вот уж кто точно заслуживал сострадания! — в спальне, понятно, родители, в гостиной — телевизор, Ванечкины игрушки с книжками, да почти каждый день и сам Ванечка… И на кухне тоже не разживешься, потому что для кормления такой оравы маме придется проводить там слишком много времени. В общем, вопрос стоял попросту, по-гамлетовски, быть или не быть, и для его положительного решения Полина была готова на многое, хотя, правда, все-таки не на что угодно.
«Пристроюсь куда-нибудь к компьютеру, денег заработаю, там видно будет, может, квартиру удастся снять или хоть чердак какой, типа Глюкова. А пока здесь перекантуюсь, — рассуждала она. — Да и для Юрки ведь лучше. Так ему сначала отсюда всю мебель, все вещи в Чертаново перетаскивать, потом из Чертанова ещё куда-то, а так я время потяну, пока Женя квартиру обменяет, и никаких лишних перевозок. Да и квартира эта чертановская — бр-р, подумать тошно!»
Она вспомнила панельную многоэтажку в ста верстах от метро, которую еле нашла среди других точно таких же унылых строений, и воняющий мочой подъезд, и обшарпанную дверь квартиры, и саму квартиру, похожую на темный трамвайный вагон, и особенно почему-то тусклое зеркало в прихожей… На зеркале было что-то написано помадой, Полина разобрала только «не любишь», как в пошлом сериале, и ей почудилась в этом такая неизбывная тоска, что не захотелось и разбирать, что же там ещё написано.
Выменять-то она эту квартиру выменяла, потому что иначе не получить было необходимую разницу для уплаты Темкиного долга, но жить в ней… Нет уж, лучше она на кухне поживет! И, кстати, может быть, сумеет внушить хозяину светлую мысль о том, что неплохо бы ему самому перебраться пока в Чертаново.
— Ну, живут же люди в коммуналках, — слегка заискивающим тоном произнесла Полина,
