можно было определить разницу?.. Ну да это было так давно, что теперь не имело значения.
Она сняла плащ и уселась за свободный столик в углу, прямо под мраморной доской с цитатой из Стендаля. Когда-то Стендаль посещал это знаменитое падуанское кафе, а потом похвалил в своей книжке какой-то здешний божественный десерт; эта цитата и была теперь увековечена в мраморе. Что и говорить, владельцы «Педрокки» знали толк в изысканном пиаре.
Анна пришла немного раньше, чем договорилась с Марко, и сделала это специально. Ей хотелось посидеть в одиночестве и понять, чего она ждет от этой встречи: только возможности вернуть ему тетради и проститься или чего-то еще? В последние две недели у нее просто не было времени на то, чтобы это понять. Или, может быть, она специально выстраивала свою двухнедельную жизнь в Италии так, чтобы не иметь на это времени.
Впрочем, одиночество в «Педрокки» можно было считать весьма относительным, хотя все европейские кафе тем и были хороши, что многолюдство в них не исключало одиночества.
Но именно в этом кафе правило нарушалось, видимо, потому что по старой традиции здесь можно было сидеть, вообще ничего не заказывая. Это было когда-то сделано специально ради студентов — университет находился даже не в двух, а в одном шаге отсюда, — и студенты этой своей привилегией охотно пользовались, назначая в «Педрокки» свидания, болтая часами и вообще чувствуя себя здесь как дома, если не лучше. Вообще-то Анне нравился молодой шумок вокруг, но сегодня он ее отвлекал, не давал сосредоточиться.
— Извините, Анна, я все-таки, кажется, опоздал, — услышала она и вздрогнула от неожиданности.
Марко уже сидел на стуле напротив и стряхивал с волос редкие дождевые капли. Он был точно такой, как в то утро на вилле Маливерни, когда она садилась в такси, чтобы ехать в Падую, а он стоял у открытых ворот и молча смотрел ей вслед. Но, глядя на него, точно такого же — на его внимательные карие глаза, лежащие мягкими волнами каштановые волосы, тонкие, с длинными пальцами руки, — Анна поняла, что видит его теперь другими глазами. Спокойными глазами.
Так оно и должно было стать, так оно и стало, но что-то легонько кольнуло ее в сердце, как только она это поняла. Все стало так, как диктовал ей жизненный опыт. Неизвестно, правда, откуда он у нее взялся, этот опыт остывающего сердца — разве ей приходилось когда-нибудь расставаться с мужчиной, с которым должна была случиться, но не случилась любовь?
«Из книжек, наверное, — мельком подумала Анна. — А жаль, что только из книжек».
Может быть, она знала о том, как это бывает, все-таки не только из книжек, а потому, что какие-то совсем другие, на это непохожие события проходили через ее душу и преломлялись в ней, создавая опыт гораздо более широкий, чем события эти непосредственно в себе заключали. Но вообще-то — кто знает, откуда берется душевный опыт, и с какими событиями он связан, и каким образом связан?
Думать об этом было уже некогда.
— Вы не опоздали, Марко, это я пришла раньше, — ответила Анна. — Здравствуйте, я рада вас видеть.
Она произнесла эту вежливую фразу легко, взглянула на него приветливо, и это не стоило ей ни малейшего усилия.
— Я тоже очень рад, — улыбнулся он и неожиданно добавил: — Знаете, Анна, вы совершенно европейская женщина, вам об этом не говорили?
— Кажется, нет. — Она пожала плечами и тоже улыбнулась в ответ. — А в чем это выражается?
— В том, что вы не занимаете всего объема, который вам предложен, а оставляете место собеседнику, — объяснил Марко. — И собеседнику с вами поэтому комфортно. Неужели вам действительно никто об этом не говорил?
Вообще-то ей говорили когда-то, что она с мужем — совершенно европейская пара. Сергей тогда только начинал работать в «Форсайт энд Уилкис», он впервые приехал в Лондон с женой, и Джереми Форсайт сказал за ужином в ресторане:
— Вы очень европейская пара, очень. У мистера Ермолова чувствуется в лице привычка к усилию воли, а это, по-моему, совсем не русская черта.
Кажется, Сергей тогда что-то возразил ему насчет русских и нерусских черт — наверное, патриотизм некстати взыграл, — и Форсайт не успел поэтому объяснить, в чем заключается европейскость миссис Ермоловой. Тогда ей это было интересно, а теперь, пожалуй, все равно.
— Спасибо, Марко, — еще раз улыбнулась Анна. — Мне приятно, если вы чувствуете себя со мной комфортно.
— Я чувствую себя именно так. — Он тоже улыбнулся, но глаза остались грустными, даже тревожными.
— Я хочу вернуть тетради, — сказала Анна, отводя взгляд от его глаз. — Если бы вы знали, как я вам благодарна! Я сделала копии и пересняла фотографию, спасибо, что вы мне это позволили. Это такая непонятная история… И странно: у меня такое чувство, будто она имеет ко мне какое-то отношение, хотя какое бы? Я не понимаю… К тому же ваша бабушка писала очень обрывисто, это даже не дневник, а так, импрессии. У меня здесь просто не было времени во всем разобраться. Надо будет расспросить свекровь, мне кажется, она должна знать об этом хоть что-нибудь.
— Вероятно, кое-что знает и мой отец, — сказал Марко. — Кое-что такое, о чем не хочет говорить. Может быть, вам стоит расспросить его?
— Но как же я стану его расспрашивать, если он не хочет об этом говорить? — возразила Анна. — Нет, пусть все остается как есть. Прошлого вообще лучше не тревожить; прошло и прошло. Тогда душа будет в безопасности, — неожиданно для себя добавила она.
Марко посмотрел на нее внимательно и без недоумения — или по себе знал то, о чем она говорила, или что-то читал в ее сердце— И скорее второе: та тревога, которая никогда не уходила из его глаз, наверняка была связана с глубокой душевной проницательностью, это Анна понимала.
— Может быть, я отвезу вас в аэропорт? — предложил он.
— Нет, Марко, спасибо, я уже вызвала такси в отель. Я буду рада видеть вас в Москве.
Он ничего не ответил. А что он должен был ответить на эти пустые, ничего не значащие ее слова?
Анна остановилась у выхода из-за таможенной стойки, поискала взглядом Матвея — и сразу увидела мужа. Сергей бросил сигарету и пошел навстречу жене, протягивая руку к ее чемодану.
— Что случилось, Сергей? — встревоженно спросила она.
— Здравствуй, Аня, здравствуй. — Он улыбнулся краешком губ. — Почему сразу «случилось»?
— А Матюшка где? Я же ему из самолета позвонила прямо перед вылетом, и он сказал, что встретит…
Матвей сам встречал и провожал ее с тех пор как получил права, хотя вполне можно было поручить это водителю. Поэтому нарушение традиции и вызвало у Анны тревогу.
— Ну, это он погорячился. — Теперь Сергей улыбнулся отчетливо и успокаивающе. — Ты ему во Владикавказ позвонила, так что встретить тебя он явно не успел бы.
— Почему во Владикавказ? — вздрогнула Анна. — То есть как во Владикавказ?!
Накануне вечером она смотрела в отеле новости Си-эн-эн и знала, что во Владикавказе случился взрыв — на рынке, кажется. Взрывы, особенно на Кавказе, стали уже таким привычным фоном жизни, что Анна даже не помнила теперь, что подумала, узнав об этом… И вот, словно в ответ на ее равнодушие, оказывается, что все это имеет к ней непосредственное отношение!
— Аня, ну ничего ведь страшного. — Сергей умел говорить так, что успокоился бы даже смерч, но Анна знала, что он это умеет, и потому успокоиться не могла. — Взорвалось-то вчера, а улетел он сегодня утром. Там уже все нормально.
— Сережа, как же мы это позволили? — чуть не плача, сказала Анна. — Как же мы позволяем ему заниматься черт знает чем, ездить черт знает с кем, и куда ездить, и зачем, ради какой такой великой цели?!
— Никакой великой цели, — кивнул Сергей. — Депутат изображает интерес к жизни избирателей
