С погодой продолжали твориться чудеса. На этот раз для разнообразия — чудеса приятные.
Метель утихла, и очистившееся небо светилось неяркой зимней синевой, которую в нынешнее время почти не пятнали заводские дымы, и не перечеркивали инверсионные следы сверхзвуковых самолетов.
Под таким небом даже самого пропащего человека посещали мысли о целесообразности и величии этого мира, о смысле собственного существования, о необходимости веры, о значении надежды, о силе любви. И не все уже выглядело так мрачно, как накануне, и мнилось, что жизнь еще можно начать сначала, и совсем не хотелось вспоминать об отмеренном тебе роковом сроке.
В этом удаленном от центра спальном районе утро было наиболее хлопотливым и, если так можно выразиться, людным временем суток. Дети и взрослые спешили по своим делам, дворники убирали снег и долбили лед, возле гастронома разгружались машины с продуктами, в мусорных контейнерах копались бомжи, препираясь между собой из-за добычи.
— Смойся с глаз моих, подлюка! — по праву старожила орал один, уже успевший примелькаться в этом районе. — И чтоб я тебя здесь больше не видел! Такими, как ты, нужно землю удобрять!
Другой, пришлый и потому приниженный, что-то бормотал в свое оправдание.
Где— то среди этой разнообразной публики таились оперативники, призванные блюсти безопасность Донцова. Вполне вероятно, что здесь же ошивался и еще не опознанный киллер Ухарев.
Снег во всех направлениях покрывали свежепротоптанные дорожки, и Донцов вступил на ту из них, которая вела к автобусной остановке. Если в течение ближайших десяти минут ничего не случится, то останется единственный вариант — вечернее возвращение со службы.
Внезапно кто-то толкнул Донцова в спину — толкнул не сильно, но резко, словно в него сослепу врезалась какая-то ранняя пташка.
Никаких подозрительных звуков он перед этим не слышал, но сразу сообразил, что это за птички- синички летают так низко над землей, и прямо по снежной целине рванул в сторону.
Следующий летун успел послать Донцову привет, чирикнув возле самого уха. Третий опять оказался молчуном, долбанув в бронежилет так, что Донцов едва удержался на ногах.
Дело принимало поганый оборот. Убийца расстреливал его, как мишень в тире, а телохранители все еще не подавали о себе никаких известий.
На бегу Донцов оглянулся. За те тридцать-сорок секунд, которые прошли после первого выстрела, в окружающем мире почти ничего не изменилось.
Дети и взрослые по-прежнему спешили куда-то. Дворники продолжали махать лопатами и тюкать ломиками. Разгоряченные работой грузчики извергали изо ртов клубы пара. Все окрест было голубым от снега и розовым от восходящего солнца.
Перемены наблюдались лишь в стане бомжей, причем перемены кардинальные.
Один стоял во весь рост, вытянув в направлении Донцова правую руку, кисть которой целиком скрывалась в пестром полиэтиленовом пакете. Легкая сизая дымка, похожая на автомобильный выхлоп, окутывала его, хотя взяться ей вроде было неоткуда.
Другой, еще недавно качавший права, присел на корточки, ошалело переводя взгляд со своего собрата на Донцова и обратно. Когда пакет под действием пороховых газов раздулся в очередной раз (самого выстрела, как и прежде, не было слышно), бомж-старожил резко выпрямился и ударил бомжа- пришельца водочной бутылкой по голове. Раздался воистину боевой звук — звонкий и хрясткий.
Стрелок осел в снег, сложившись, как перочинный ножик, почти пополам, а Цимбаларь с сотоварищами все не появлялся. Бомж, откровенно говоря, спасший Донцову жизнь, вряд ли принадлежал к славной когорте стражей правопорядка — эти при выполнении оперативных заданий пустой стеклотарой не пользуются.
Впрочем, выяснить, что с ними такое приключилось — уснули, убиты, спились, замерзли до смерти, подхватили кишечное расстройство, — было как-то не ко времени. Оставалось надеяться лишь на самого себя.
Выхватив пистолет и до поры скрывая его в рукаве пальто, Донцов рысью двинулся к мусорным бакам. Утреннее солнце, отражаясь в сотнях оконных стекол, предательски слепило глаза.
В данный момент Донцова интересовал не столько сам стрелок (дойдет очередь и до него), а валявшийся на снегу полиэтиленовый пакет с пистолетом. Он хотел было крикнуть своему спасителю: «Отбрось пушку подальше!» — но воздуха в легких хватило только на то, чтобы издать утробное мычание.
Последние двадцать шагов Донцов проделан буквально на нервах — несколько минут бурного стресса сожгли энергию, которой должно было хватить на целый день.
Вблизи Ухарев оказался совершенно заурядным мужичонкой, приметным разве что рыжей клочковатой бородой да плешивым черепом (кстати, на розыскной фотке борода отсутствовала, а шевелюра, наоборот, присутствовала). Узнать его можно было исключительно по вздернутому носу а-ля Николай Кровавый, на форму которого не смогло повлиять ни беспощадное время, ни скотские условия существования.
Ухарев уже приходил в себя и тыльной стороной ладони размазывал по лицу кровь, изливавшуюся из раны над ухом. Угоди бутылка немного в сторону — и удар мог бы оказаться смертельным. Вот это был бы сюрприз!
Первым делом Донцов подобрал пакет, иссеченный пулями и пахнувший пороховой гарью. Внутри находился видавший виды пистолет «ТТ». к стволу которого с помощью скотча и изоленты была присобачена пивная жестянка, набитая войлочными прокладками. Там же перекатывались и стреляные гильзы.
— Это он в тебя, что ли, пулял? — поинтересовался бомж, продолжавший сжимать в руке отбитое бутылочное горлышко.
— В меня, — прохрипел Донцов. — Спасибо, что выручил.
— Свои люди — сочтемся. Материальный урон, конечно, невелик. — Бомж бросил в мусорный бак то, что осталось от бутылки. — А вот моральный тебе придется возместить. Я, честно сказать, от страха чуть в штаны не наложил. Первый раз в такую тряхомудию встрял.
— Возмещу, так и быть… — ответил Донцов, обшаривая карманы Ухарева.
Добычу его составили самодельный нож-выкидыш, запасная обойма, горсть патронов россыпью, набор отмычек и потертый бумажник, где среди всего прочего оказались и десять зелененьких бумажек с портретом изобретателя молниеотвода Бенжамина Франклина — половина суммы, в которую была оценена жизнь майора Донцова.
— Богатенький был гусь. — с завистью произнес бомж. — А гумозником прикидывался.
— Это тебе в счет возмещения морального ущерба. — Донцов вытряхнул из бумажника все отечественные дензнаки. — И кутнешь от души, и штаны новые купишь, если старые отстирать не получится.
— А баксами с ангелом-хранителем слабо поделиться? Все себе хочешь зажилить?
— Фальшивые они. — Для наглядности Донцов разорвал одну стодолларовую купюру пополам.
— Как фальшивые? Не может такого быть! — очнулся Ухарев, но, получив рукояткой пистолета по зубам, снова впал в прострацию.
— За что он тебя? — осведомился чумазый «ангел-хранитель», подсчитывая свалившиеся с неба денежки. — Принципиальные разногласия, или просто чувиху не поделили?
— Я этого хунхуза первый раз в жизни вижу. Заказали меня. Вот за эти самые паршивые бумажки… Ты мне лучше крепкую веревку раздобудь.
— Кончать его будешь? — деловито осведомился бомж. — Учти, я соучастником быть не собираюсь.
— Не привык я руки о всякое дерьмо марать. Доставлю куда следует. Пусть суд его судьбу решает.
— А ты случайно не из сучьего домика будешь? — Бомж сразу помрачнел, наверное, сожалея о содеянном.
— Есть такое дело, — признался Донцов. — Дождусь я веревку или нет?
