— Сам не курю и тебе не советую. Ведь сдохнешь скоро, хоть бы последние дни поберегся.
— Почему вы решили, что я скоро сдохну? — Донцов от такой обескураживающей бесцеремонности даже позабыл, с чего собирался начинать разговор.
— Это в моргалах твоих написано. Я в своей жизни столько смертей повидал, сколько ты бабам палок не поставил. И если у человека в глазах вот такая муть появляется, как у тебя сейчас, не жилец он на белом свете, не жилец.
По всему выходило, что Шкурдюк был не единственным человеком, которому строптивый дворник успел сегодня основательно подпортить настроение.
— И от чего, по-вашему, я должен подохнуть? — поинтересовался Донцов.
— Сам знаешь, — ответил Лукошников. — Чего боишься, то и сделается.
— Ну тогда посоветуйте, как мне быть. Вы ведь, похоже, человек опытный. Может, в церкви свечку поставить за здравие? — Донцов попытался обратить все в шутку.
— За здравие не надо. Бесполезно. — Лукошников говорил как бы в такт ударам молотка, которым он заколачивал гвозди. — Тем более что ты в бога все равно не веришь.
— А сами вы верующий?
— Нет, — тяжко вздохнул дворник.
— Атеист, значит?
— Хуже. Отрекся я от бога. По собственной воле отрекся. Оттого, наверное, и грешил всю жизнь.
— Грехи ведь и замолить недолго. — Донцов хотел добавить соответствующую цитату из Священного Писания, но ничего подходящею, кроме «не согрешишь — не покаешься», так и не вспомнил.
— Мои грехи, мил человек, и сто праведников не замолят. — Дворник так саданул молотком по кривому гвоздю, что от него только искры полетели. — Всему на свете есть предел, да только моя вина перед богом и людьми беспредельна. Каина бог тоже не простил, а наказал проклятием вечной жизни… Вот и я как тот Каин… Копчу небо безо всякого смысла.
— Уж очень строго вы к себе относитесь. — В словах старика звучало столько неподдельной горечи, что Донцову даже стало его жалко. — Кто сейчас без греха? Время такое…
— В любое время человеку выбор даден. Если, конечно, голова на плечах есть. Вот я свой выбор однажды сделал. Это сначала грешнику дорога везде широкая, а потом все уже и уже. Я сейчас, можно сказать, по ниточке хожу.
— Где же вы так нагрешить успели?
— Везде. С младых ногтей начал, когда от родного батюшки отрекся и в услужение к мамоне пошел. А уж там понеслось! Про фронтовой приказ «ни шагу назад» слышал?
— Приходилось.
— Вот этот шаг назад я и не позволял никому сделать. Заградотрядом командовал. Своих же братьев пулями на пули гнал… Эх, да что зря душу травить! На том свете все с меня полной мерой взыщется. — Покончив править лопату, он швырнул ее в кучу уже готовых инструментов. — Если ты по делу пришел, так спрашивай, пока я добрый.
«Если ты сейчас добрый, то каким, интересно, в гневе бываешь?» — подумал Донцов и, перейдя на официальный тон, осведомился:
— Давно здесь работаете?
— С лета.
— Всех знаете?
— Психов или лекарей? — уточнил дворник.
— Медперсонал.
— Знаю. Мимо меня ведь все шастают.
— Санитарку Тамару Жалмаеву тоже знаете?
— Татарку эту? Конечно, знаю.
— Почему вы ее татаркой называете?
— А для меня все азиаты — татары.
— Пропала эта Жалмаева. — сказал Донцов, внимательно приглядываясь к дворнику. — Как говорится, ни слуху, ни духу.
— Туда ей, значит, и дорога. — ничто в Лукошникове не дрогнуло, ни лицо, ни голос.
— Да, странные тут у вас дела творятся… — задумчиво произнес Донцов. — Санитарки бесследно исчезают, пациентов убивают прямо в палатах.
— Это кого же здесь убили? — сразу насторожился дворник.
— Олега Наметкина. Из третьего корпуса. Вы разве не знали?
— От вас первого слышу. — Поведение Лукошникова не вызывало никакого сомнения в его искренности. — И когда же это случилось?
— Уже пять дней прошло. Его и кремировать успели.
— Свои же психи, наверное, и прикончили. — Дворник неодобрительно покачал головой. — Ну, народ! Ну, зверье!
— Нет, тут дело значительно сложнее. Заковыристое дело. Мистикой попахивает.
— Так ты за этим сюда и шляешься. — догадался дворник. — Следователь, значит. Ну-ну…
— Вы, говорят, увольняетесь? — Донцов сменил тему разговора. — Почему, если не секрет?
— Надоело. Сам даже не знаю, ради чего я здесь столько времени метлой махал. Денег вроде хватает. Пенсия хорошая. Да и подрабатываю еще.
— В каком месте?
— Сторожую в научном заведении, где всякую дрянь космическую изобретают.
На этом, собственно говоря, их беседа и закончилась. Не возникло даже намека, указывающего на причастность Лукошникова к преступлению. Удивляло лишь одно обстоятельство: как он мог не знать о преступлении, несколько дней назад всколыхнувшем всю клинику? Пил в это время, отсутствовал? Непохоже… Лукавит, прикидывается дурачком? Но какой в этом смысл? Да, странный человек. Наплевал походя в душу — и даже не извинился. Хотя это еще вопрос — можно ли считать плевком правду-матку, сказанную прямо в глаза?
Уже смеркалось, когда Донцов зашел в фойе клиники и повесил на доске приказов и объявлений заранее заготовленную бумажку: «Граждан, которым известна какая-либо информация о смерти О. Наметкина, произошедшей 15 числа сего месяца, убедительно просим позвонить по телефону… Анонимность гарантируем».
После этого он на всякий случай связался с дежурным по отделу. Тот охотно сообщил, что капитан Цимбаларь только что явился и спрашивает его, Донцова — наверное, ищет собутыльника.
— Попроси, чтобы подождал, — сказал Донцов. — Я скоро буду.
— Тебе как рассказывать? — осведомился Цимбаларь. когда они уселись друг против друга и закурили. — Кратко или во всех подробностях.
— Давай кратко. — ответил Донцов, хотя наперед знал, что рассказывать без подробностей Цимбаларь не умеет.
— Прогулялся я, значит, по всем основным точкам, где яманными бирками, то бишь липовыми документами приторговывают, — начал он примерно в той же манере, в которой бабки-сказительницы произносят: «Жили-были старик со старухой». — Публика вся локшовая. Пацаны зеленые. Из ветеранов почти никого нет. Кого посадили, кто сам завязал, кто за бугор свалил. Но бизнес, вижу, на подъеме, хотя предложения превышают спрос. Со мной о деле никто говорить не хочет, шлангами прикидываются. Я, мол, тут просто так стою, семечки щелкаю и ваши глупые вопросы игнорирую. Видать, успели, гады, меня где-то срисовать. А один так обнаглел, что в спину тявкает: «Ты бы еще, мусор, кожанку надел и кобуру деревянную привесил». Хотел я его по физиономии отоварить, развернулся уже, а потом глядь — знакомая личность.
— Уже скоро семь. — Донцов сунул ему под нос свои часы. — Если ты будешь продолжать в том же темпе, мы здесь до полуночи просидим.
