грядке.
— Хана морковке, — подув на кулак, сказал Кондаков. — Пересеивать придётся.
— Ы-ы-ы, — замычал Чертков. — Ы-ы-ы… Опять ты меня, начальник, обштопал…
— Это я за вчерашнее рассчитался. У меня после твоей оплеухи до сих пор в глазах двоится. И ничего. Пережил. Двигаюсь. — Взяв стоявшую поблизости лейку, он щедро оросил Черткова водой.
Полежав немного, хозяин встал — такой же, как всегда, не хуже и не лучше. Побои для него были делом не менее привычным, чем для других — банька с берёзовым веником.
— Не хочешь, значит, малину брать? — опять спросил он.
— И не уговаривай, — отмахнулся Кондаков.
— А капустная рассада не нужна? Две копы могу дать.
— Рано ещё капустой заниматься. Если будет время, попозже заеду.
— Подожди… После того как ты мне под дых заехал, я кое-что вспомнил, — сообщил Чертков, по- рыбьи хватая ртом воздух. — История давнишняя, но тебе, возможно, пригодится.
— Ну давай. Послушаю, — предчувствуя, что разговор будет долгим, Кондаков присел на завалинку.
— В году этак пятьдесят первом или пятьдесят втором попал я в североуральский политизолятор. Тогда секретный указ вышел, запрещающий использовать контриков на придурочных должностях. Родная страна социально близким уркам доверяла куда больше, чем всяким там троцкистам-зиновьевцам. Вот и пригнали пас этапом из Тайшетлага. Кого кочегаром поставили, кого каптёрщиком, кого фельдшером, а меня за лихость молодецкую — хлеборезом. Самая козырная работёнка в зоне. Только недолго мы там кантовались. Как только упырь усатый подох, так и политизолятор прикрыли.
— Ближе к делу нельзя? — поморщился Кондаков.
— Можно. Однажды прибыла к нам какая-то грозная столичная комиссия. Сплошь генералы в папахах. Были среди них и всякие академики доходных наук. В белых халатах по зоне шастали. Не знаю, чем они там конкретно занимались, но напоследок затеяли одно хитрое мероприятие. Выбрали с полдюжины крепких, склонных к побегу контриков и говорят им: «Предлагаем вам ради научного интереса совершить побег. С целью выяснения пределов выживания человека в суровых условиях Севера. С собой дадим спички, провиант, новое обмундирование. Обещаем не стрелять в спину, пока не доберётесь до леса, что на том берегу реки. Условие одно: в путь тронетесь сразу после начала ледохода». Это, дескать, дополнительная гарантия того, что погони не будет. Кто-то сразу отказался, а трое согласились. Сорвиголов и среди контриков хватало. В первых числах апреля, когда вода поверх льда попёрла, ушли эти смельчаки. Один, правда, почти сразу утонул, но остальные до леса благополучно добрались. А леса тамошние, скажу я вам, такие, что в них, по слухам, до сих пор мамонты водятся. Короче, пофартило ребятам. Погони за ними не было, это точно. Но через недельку, когда лёд почти сошел, вертухаи снарядили лодку и на тот берег переправились. Спустя малое время назад возвращаются. Беглецов с собой везут. Мёртвых. И что примечательно — оба безголовые. Посмотреть на них вся комиссия собралась. Довольные, как суки. Говорят: «От собаки уйдёшь, от пули уйдёшь, а от нашего гонца никогда». Потом трупы в кочегарке сожгли, даже хоронить не стали.
— Что за гонец такой? — спросил Кондаков.
— Кабы я знал.
— Ты всё это сам видел?
— Нет. Верные люди рассказали.
— Ты стихи такие знаешь: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»?
— Впервые слышу. Но стихи душевные. Сразу видно, что понимающий человек сочинял. А тебе, начальник, я так скажу: прошлое и нынешнее иногда рука об руку ходят. На старости лет это особенно понятно.
Глава 8
ВСЯКИЕ ГИНЕКОЛОГИЧЕСКИЕ ТОНКОСТИ
Следующее совещание опергруппы, собравшейся, как всегда, в неполном составе (Ваня Коршун рыскал где-то в поисках загадочных мотоциклистов), оказалось на редкость долгим.
Сначала об итогах своей поездки в Ростов доложил Цимбаларь, от которого несло уже даже не перегаром, а тошнотворной смесью лаврового листа, чеснока и мускатного ореха. Потом Людочка поведала об эпопее, приключившейся в кафе «Ротонда». В заключение Кондаков ознакомил коллег со сведениями, полученными от Черткова, умолчав, правда, о факте собственного рукоприкладства.
Затем начались прения. Людочка, старавшаяся держаться от Цимбаларя подальше, с плохо скрываемой гордостью заявила:
— Считаю, что вояж в Ростов оказался плодотворным, несмотря на ущерб, который причинил своему здоровью командированный туда сотрудник. Не зря мне, значит, этот случай с оторванной рукой показался подозрительным.
— Что-то общее, конечно, есть, — согласился Кондаков. — И везде, главное, какой-то старик фигурирует. Чует моё сердце, что это одно и то же лицо.
— Похоже, — сказал Цимбаларь, каждую фразу запивавший глотком знаменитого кондаковского чая. — Тем более что и напарник его нарисовался. Но каким способом они убирают свои жертвы, а главное, по какому принципу, до сих пор остаётся загадкой.
— Трость, которую имела при себе эта парочка, вызывает у меня сильные подозрения, — сообщил Кондаков. — Возможно, это и есть искомое оружие. Недаром ведь в салоне машины появился вдруг ощутимый запашок пороховой гари. Пистолет или даже винтовка подобного эффекта произвести не могут. Такой стойкий и резкий запах, помнится, бывает вследствие миномётного выстрела.
— Разве вам из миномёта приходилось стрелять? — удивилась Людочка. — Неужели при штурме Берлина?
— Нет, при обороне Порт-Артура, — огрызнулся Кондаков. — Впрочем, миномёт я упомянул лишь для примера. Он не может обеспечить столь поразительную меткость. Тем более что никто из свидетелей не слышал звука выстрела.
— Давайте-ка ещё раз взглянем на фотографию этого Суконко, — предложила Людочка. — Сходство с генералом Селезнем безусловно есть. За исключением разве что его знаменитого чуба, шрама на лице и сурового взгляда… Хорошо бы сравнить их антропометрические данные.
— Данные Суконко я в военкомате взял, — сообщил Цимбаларь. — Он хоть и нестроевым числится, но на учёте состоит. А данные Селезня вы уж как-нибудь сами ищите.
— Что толку сравнивать рост, вес и размер головного убора! Тут стопроцентное совпадение бывает в трёх случаях из десяти. Лучше бы ты, Саша, дактилокарту Суконко сделал. — Кондаков не смог удержаться от упрёка.
— Во-первых, с левой руки дактилокарту не снимают, — набычившись, возразил Цимбаларь. — Во- вторых, я по закону не имел на это права. А в-третьих, нет никакой гарантии, что в природе существует дактилокарта Селезня. Он же танкист, а не разведчик.
— Мне кажется, что внешнее сходство ничего не значит, — заявила Людочка. — Скорее всего, это ложный путь, который может увести нас совершенно в другую сторону. Говорят, например, что я вылитая Ума Турман. Но ведь из-за этого мне голову оторвать не пытались.
— Нашла кого сравнивать! — возмутился Кондаков. — Твоя Турман за деньги сиськами трясет и задом вертит, а генерал Селезень одно время входил в десятку самых влиятельных политиков страны. И мог бы подняться ещё выше, если бы не случайная авиакатастрофа.
— А может, вовсе и не случайная, — добавил Цимбаларь. — Для справки могу сообщить, что так называемых сисек у Турман практически нет, а её зад застрахован на миллион долларов, что примерно в сто тысяч раз превышает рыночную стоимость нашего многоуважаемого Петра Фомича.
— За Турман спасибо, — сказала Людочка. — А вот вдаваться в причины гибели генерала Селезня, по-моему, не стоит. Только этого нам ещё не хватало! Придётся ехать на Алтай, в Ставрополь, Чечню,
