дна шахты…
По счастью, мне так и не довелось узнать, как выглядел бедняга Прум: Харрт вовремя одернул напарника. Но все то время, пока они занимались ладонью Бранта, мне пришлось просидеть, привалившись к стене и думая только о том, как бы укротить свой желудок. В нос тугими волнами бил запах паленого мяса, а обугленные края раны по-прежнему стояли перед глазами…
– Вот и все!
Я с трудом поднял голову. И почувствовал облегчение, когда затылок коснулся холодного камня.
Надо мной нависал Харрт.
– Ты как? – Первопроходец опустился на корточки. – Секкар, давай бинты, он тоже ранен.
Лишь сейчас я осознал, что воротник рубахи мокр от крови, а волосы прилипли к шее.
– Ерунда. – Пересохшие губы не слушались.
А я-то еще считал себя неплохим воином!
На мечах я был третьим в клане. На топорах – пятым. Но это. оказывается, ничего не значило.
Гномы уважают своих бойцов – куда больше, нежели люди. Но мы ненавидим войну. Мне доводилось читать про берсеркеров – у нас они просто не могли бы появиться.
В Фиониных книжках рыцари скакали в бой на ухоженных конях, а красавцы оруженосцы в нужный момент подавали им копье или щит. Выходя из боя, рыцарь первым делом молился, потом вспоминал про свою даму. Но я ни разу не читал, чтобы он позаботился смыть с себя кровь и грязь.
Для людей война – это поэзия. «Как сладок бой, как реет орифламма! Бегут враги от взора короля…» Бред! Бой не может быть сладок. Если гном признается, что ему доставляет удовольствие убивать себе подобных, в лучшем случае его ждет всеобщее презрение. В худшем – грайхон[7].
Прадед не только не приукрашивал сражения, в которых ему довелось побывать, он неизменно и, как я сейчас понимаю, подробно описывал раненых и убитых – как своих, так и врагов. Это могло быть сколь угодно неприятно, мерзко, отвратительно, однако он вновь и вновь заставлял меня пройти через это.
И все же я оказался не готов.
Поднявшись на ноги, я позволил Харрту щедро намазать щеку пахнущей мокрой шерстью мазью.
– А стекло?
– Через пару часов начнет выходить. Ты уж потерпи.
– Уж потерплю, – хмыкнул я, думая, что если оно не выпустит нас из ловушки, долго терпеть мне точно не придется. – Возвращаемся?
– С чего бы это? – усмехнулся Секкар. – По дому соскучился?
– Помнишь, что Вьорк говорил? – осадил его я. – Если одного из нас ранят, все должны вернуться обратно.
– А что, кто-то ранен? – подмигнул напарнику Секкар.
– Пока, слава Крондорну, все живы-здоровы, – тоном туповатого грузчика отрапортовал Харрт. – И не знаю, о чем ты, господин Щит.
С трудом сдерживая улыбку, я кивнул на Бранта.
– Ах, этот! – с облегчением проговорил первопроходец, словно впервые заметил лежащее на заплечных мешках тело. – Так то ж не раненый, господин Щит, то товарищ наш, Брант, нешто не помните? Притомился – вот и отдыхает. К вечеру будет как грибочек!
– Так бы сразу и сказали. – Я развел руками. – Тогда никаких вопросов.
Поразмыслив, я вынужден был признать, что первопроходцы правы. До выхода было рукой подать, однако, если мы вернемся, неся на себе Бранта, Труба запретит все дальнейшие экспедиции – по крайней мере в ближайшее время. И тайна гвизармы так и останется нераскрытой.
Оставаться у стены не хотелось – мы оттащили Бранта в одну из заброшенных комнат и сели рядом. Щека нестерпимо чесалась.
– Чего загрустили? – прервал молчание Харрт. – Давайте перекусим, что ли?
Из его заплечного мешка появился узелок, источавший аромат домашней выпечки. Признаться, что мне кусок в горло не полезет, было выше моих сил.
– Пойду погляжу. – Секкар смахнул с бороды крошки. – Раз уж я теперь безоружный, толку от меня все равно чуть. Жаль, правда, что ежели и сожрет, то не подавится. – Он грустно взглянул на пустую петлю для топора на поясе.
– Ничего, – успокоил его Харрт. – Ты нам еще пригодишься. Если что, мы тебя первым пустим.
– Ну-ну.
Выйдя из комнаты, Секкар вынул из кармана странную машинку – два зубчатых колесика, крошечный железный корпус – и завел ее ключиком, как детскую игрушку. Прижав машинку к стене коридора, он с силой запустил ее вдаль. Я с интересом следил за его манипуляциями.
– Все-таки потайная дверь, – довольно провозгласил первопроходец.
– Откуда ты знаешь? – Похоже, мне еще учиться и учиться.
– Где упала, там и будем искать, – пояснил Секкар.
– А что было у Бранта в руке? – спросил я, как только осознал, что уже могу об этом вспоминать.
Харрт пожал плечами:
– Очнется – спросим. Лично я такое в первый раз вижу.
Брант и в самом деле пришел в себя через несколько часов. К тому времени Секкар уже соскреб у меня со щеки зудевшую корку и перебинтовал по новой. В корке поблескивали тоненькие кусочки стекла.
– Мы где? – Брант прокашлялся.
– Лежи пока, – добродушно проворчал Секкар. – Успеешь еще повоевать. Все тихо, все живы. Дрянь эту ты спугнул.
– Только спугнул? – расстроился Брант.
– Ну не знаю, может, и убил.
– А чем это ты ее так? – едва сдерживая нетерпение, поинтересовался я.
– Долго рассказывать.
– Ты что, не слышал? – ухмыльнулся Секкар. – Еды хватит на три недели.
– Нас не хватит, – фыркнул Брант. – Надо уходить. Если в двух словах, то эта штуковина у нас в роду уже не первое тысячелетие. Говорили, что помогает против нежити, да как проверишь?
– Вот и проверили, – пробормотал Харрт. – Сил-то хватит на ноги встать?
Очевидно, первопроходцы не задавались вопросом, который лежал на самой поверхности: а отчего, собственно, Брант потерял сознание? Топор его не коснулся.
Я вспомнил, как выглядела Лиз, когда пыталась исцелить Вьорка. Очень похоже.
Однако Лиз была жрицей. И человеком. Служители Крондорна исцеляли иначе – без всех этих пассов и жреческих побрякушек.
– Попробуем.
Брант поднялся и двинулся к выходу. Его пошатывало, но мы предпочли сделать вид, что этого не заметили.
Секкар засветил карнах и, подобрав с пола свою странную машинку, внимательно осмотрел ту часть стены, подле которой она лежала. Окажись я на его месте, первым делом попытался бы простучать стену в поисках пустот. Потом попробовал бы нащупать тот камень, который приводит в движение скрытый механизм. По крайней мере, те потайные двери, которые мне случалось видеть в Хор-верке, открывались именно так.
Вместо этого Секкар повернулся к противоположной стене и подверг ее столь же пристальному осмотру. Затем настал черед пола и потолка.
