– Например, постоянная работа в японском университете… Зарплата сэнсэя, а?
– Университет! Да я ненавижу этих ваших тупых студентов! – Она опять перешла на крик.
– Так и учили бы себе ваших, «острых», у себя в Москве, – резюмировал я.
– Они же у вас не знают ничего! – Она предпочла проигнорировать мою колкую ремарку. – Не учат ничего! Спят на занятиях! Им все побоку, абсолютно!
– Я в курсе, – прервал ее я.
– Значит, вы меня понимаете?
– По-житейски – да, по-человечески – нет.
– Что?
– Не что, а как. – Теперь уже настала моя очередь поправлять собеседника.
– Хорошо, как? – покорно согласилась она.
– Рационально рассуждая, вы абсолютно правы: за такой вот дом (сколько, кстати, платили? миллионов сорок?), семьдесят тысяч долларов в год за непыльную работу читать русскую грамматику сорока спящим вечным сном красавицам и красавцам, за возможность ездить без визы в Штаты и Европы разные можно и потерпеть и мужа-карпа, и его мерзкую родину.
– А по-человечески? – Против моих житейских рассуждений у нее ничего не нашлось.
– А по-человечески, Наташа, это как же надо себя не любить, чтобы заставлять себя с, как вы смачно изволите выражаться, холодным и жирным карпом сюда вот каждый вечер укладываться. – Я печально взглянул на просторное супружеское ложе четы Китадзима.
– Ну уж тогда предлог и падеж используйте правильный! – упрекнула вдруг меня Наташа. – Раз в грамматику со мной решили поиграться!…
– Я ошибся, извините! – Я судорожно попытался сообразить, чего такого грамматически неправильного я ляпнул. – Какой предлог с каким падежом, говорите?
– Не «с карпом», а «под карпа»! – цинично пояснила она. – Если только «с» ним, это еще куда ни шло…
– Насчет «под» точно не знаю, – успокоился я за свои познания в области практической грамматики русского языка, – у каждого, знаете, ведь свои привычки и приемы…
– Не скабрезничайте! – одернула меня Наташа.
– Хорошо, не буду! – послушно пообещал я.
– И еще о житейском, если можно… – скромно начал я.
– Что еще?
– Скажите, теперь, после того как Китадзимы-сана не стало, каково ваше личное финансовое положение?
– Я не бедная женщина, – гордо заявила она. – Вы же сами только что точно мой годовой доход назвали.
– Конечно, я, так сказать, «профессорский сынок» – мне положено знать такие вещи. Я, собственно, их и знаю, как вы успели заметить. Скажите, Наташа, у вас с мужем банковские счета раздельные?
– Были раздельные, – вздохнула она.
– Что значит «были»?
– Три года назад Хи решил, что нам надо объединить капиталы! – фыркнула Наташа.
– Объединить?
– Да. Ему вдруг взбрело в голову, что, если я во время одной из своих поездок в Москву или еще куда разобьюсь на самолете, все мои денежки пропадут. Тогда как раз у нас под Иркутском самолет упал. Вот они решил общий счет сделать.
– Вы часто в Москву летаете?
– Минимум два раза в год. – Она грустно посмотрела на постель. – Бывает, и чаще.
– У вас там родители?
– Да, мама с папой… Старые уже… – вздохнула Наташа. – Хочу как можно чаще их видеть.
– Значит, на сегодняшний день у вас с мужем имеется общий банковский счет, да?
– Счета, – ответила она.
– Счета? – не понял я.
– Два счета, – объяснила она. – Один иеновый и один – долларовый. Мне в Москве иены не нужны…
– Понятно. Получается, что теперь со смертью мужа вы являетесь единственным держателем этих денег.
– Владелицей, – поправила она меня.
– И, извините, как много у вас на этих счетах денег?
– Не отвечать на этот вопрос я могу? – Наташа взглянула на меня грустными, уже снова темно-синими глазами.
– Сейчас – да, – лицемерно обрадовал я ее, – но завтра в полиции, на официальной даче показаний, вам этот вопрос зададут опять, и, чтобы не доводить дело до прокурорских ордеров на досмотр ваших счетов, вам, я думаю, все-таки придется на него ответить.
– Хорошо, - покорно кивнула она. – У нас с ним на иеновом счету сейчас шестьдесят восемь миллионов, а на долларовом – около двухсот тысяч.
– Понятно, а что насчет страховки?
– Медицинской? – недоуменно взглянула она на меня.
– Нет, я имею в виду страхование жизни.
– А-а, это… – Она усмехнулась. – Хи застраховал только меня: я же сказала, что летаю без конца.
– А на него у вас страховки нет?
– На случай смерти – нет, только медицинская, – она отсекла одну из возможных причин избавления жены от ненавистного мужа, которой из год в год все охотней пользуются наши японские домохозяйки, с волшебной помощью мышьяка или стрихнина получающие от страховых компаний по триста миллионов иен страховых выплат за своих незадачливых мужиков.
– Хорошо, Наташа. – Я обнаружил на своих часах сошедшиеся в экстатическом порыве на числе «12» часовую и минутную стрелки и почувствовал в глазах очередной приступ липкого сна. – Время позднее, ситуация мне пока более или менее понятна, так что давайте закругляться, хорошо?
– А что, завтра мне надо к вам в полицию являться? – Наташа подошла к двери, чтобы выпроводить меня вниз.
– Официально расследование ведет Йосида-сан, он вам сейчас внизу все скажет.
– А вы? – разочарованно протянула она.
– А я пока сбоку припека, с краю корочка, – улыбнулся я и про себя испытал некое вялое подобие чувства гордости. – Если все повернется в сторону России, тогда начнется моя епархия, а пока следствие будет вести обычный отдел.
– Жаль, – кисло улыбнулась прекрасная Наталья. – С вами можно по-русски разговаривать, а Йосида этот ваш по-русски не понимает…
Мы спустились вниз тем же макаром, что и поднимались: Наташа впереди, я – следом, но только теперь из-за обратной пространственной перспективы ее замечательные бедра передо мной не колебались, да и, честно говоря, после увиденного в спальне все эти лестничные подглядывания казались мне тупой детсадовской забавой.
Едва мы сошли с лестницы, как из входных дверей показался взъерошенный Ганин. Он мельком глянул на меня, затем – гораздо медленнее – окинул взором фигуру Наташи, крякнул и принялся рыться в кучке бумажек, лежащих на высокой обувной тумбе около входа. Я поплелся было за Наташей в гостиную, чтобы передать ее Йосиде, как тут мой друг Ганин выдавил из себя нечто нечленораздельное, похожее одновременно на возглас радости и вопль утопающего, и поманил меня к себе правой рукой. В ней была зажата тонюсенькая квитанция, какими обычно забрасывают наши почтовые ящики инспектора, снимающие в наше отсутствие показания наружных счетчиков расхода воды, газа, керосина и электричества, чтобы снять потом уже с наших банковских счетов сумасшедшие деньги за потраченные литры, кубометры и киловатты. Он подождал, пока Наташа зайдет в гостиную, а затем протянул мне эту самую бумажку, оказавшуюся квитанцией за потребленный четой Китадзима в сентябре керосин. Я автоматически отметил смешную сумму – двести тридцать иен и тут же так же автоматически напомнил самому себе, что и у нас с Дзюнко счет за теплый сентябрь будет не больше.
– Видел? – интригующе поинтересовался Ганин.
– В смысле «больше не увидишь»? – осторожно спросил я в ответ. – Ты чего, Ганин?
– Увидишь, еще как увидишь! – воскликнул радостно сэнсэй. – Причем именно «больше»!
– Больше чего? – Мне захотелось уточнить, изобилием чего собирается порадовать меня мой друг.
– Пошли-ка, – требовательно сказал он и потащил меня за руку из уютного теплого оплота японско-русской филологии в промозглую темноту холодной хоккайдской ночи.
Глава 10
Когда через две минуты мы с Ганиным вернулись из мрачного холода во все еще хранящее тепло домашнего очага и тела его покойного владельца пространство, я который уже раз в своей профессиональной жизни оказался в роли конного бродяги-самурая, упершегося на развилке трех дорог в бесформенный булыжник с пророческими объяснениями того, что ждет его, то бишь меня, в случае выбора одной из них. Спокойнее всего было бы сейчас же вывести за руку ответственного за весь этот ночной бедлам Йосиду туда, куда меня только что сводил наблюдательный Ганин, ткнуть носом в то, во что ткнул меня тот же Ганин, и со спокойной душой, но не самой чистой совестью отправиться домой на короткую побывку. Перспектива поступиться некоторыми своими принципами относительно санитарно-гигиенического состояния собственной совести меня как-то не прельстила, и я принялся разглядывать два оставшихся пути. Оба требовали не пускать дело на самотек, хоть и под управлением опытного парня из уголовки, а предполагали мое личное в нем участие. В первом случае, предлагавшемся самым агрессивным максималистам, я должен был прижать сейчас к теплой еще стенке русскую раскрасавицу сэнсэй-шу – в переносном, увы, смысле этого слова – и, воспользовавшись ее нынешним состоянием, попытаться с ходу решить эту головоломку. Главным плюсом этого шага стала бы его
