Она старалась что-то сказать, но как назло Андрей закрыл ей рот поцелуями и невозможно было вырваться из-под его невероятного уничтожающего ее веса — он был ужасным насильником, безжалостным, но она была непокорна, по крайней мере ей так казалось — и за это он в момент высшей сладости и сладчайшего желания, заставлявшего ее дрожать словно от страшного холода — в этот самый момент он посмел сделать ей больно, и, когда она стала биться, потому что было на самом деле больно — он, по-мужицки грубый, не пожалел ее, не пощадил, а она никак не могла изгнать его, только чувствовала, как в ней вновь возникло вожделение, смешанное с болью, и оттого еще более острое.
— Да, — повторяла она, — мне больно, да, уйди… — впрочем, может быть, слова были иными — ни она, ни Андрей никогда не вспомнили их и не пытались проверить — были ли вообще слова или был только стон и недолгий лихорадочный пароксизм удовлетворения…
И тут же оба почувствовали жару и духоту, поняли, что они совсем мокрые, к тому же в крови… Она лежала на спине, хотелось плакать, потому что все вышло совсем не так, как должно было выйти — любовь должна быть из-под венца, прохладной, нежной… Лидочка никогда не любила брутальности и не одобряла Маргошкиного преклонения перед мужской силой и грубостью. Любовь — это нежность. И она не могла подозревать, что ее Андрей может оказаться… таким эгоистом. И думая так и отвернув голову, чтобы не видеть лица Андрея, она искренне не любила его и даже презирала себя за то, что оказалась недостаточно сильной, чтобы противостоять грубой силе. Она уже не помнила, как несколько минут назад стонала от наслаждения, возбуждая и соблазняя Андрея.
Глядя на пустую бурую стену гостиничного номера, слыша, как кто-то идет по галерее — совсем рядом, она поняла, что вся гостиница слышала, как Андрей рычал и мучил ее… А я? Я кричала, отбивалась? Я не помню, но, наверное, я кричала. Как я теперь покажусь мадам Ахвледиани?
Андрей чувствовал себя виноватым — он понимал, что ради собственной страсти он обидел Лидочку — навязал ей свое бессердечное и похотливое решение.
— Лидочка, — сказал он, приподнимаясь на локте, но она еще более отвернула от него лицо. — Лидочка, прости, так получилось…
Она не ответила.
— Я, честное слово, тебя люблю… и не брошу, не бойся.
— Как глупо! — разозлилась вдруг Лидочка. — Почему меня это должно пугать?
— Тебе больно? — Андрей произнес это с такой тревогой, что Лидочке стало не так противно.
— Ничего, потерплю, — сказала она, хотя ей не было больно,
— Я позову доктора? — Андрей сел, впустив ноги с постели.
— Не надо доктора, — сказала Лидочка. — Лучше оденься и принеси воды.
Лидочка натянула на себя простыню.
— Делай, как тебе сказали, — заявила она Родосом убитой по неосторожности Дездемоны.
К тому времени, когда солнце зашло и с моря потянуло прохладным ветерком, оказалось, что Лидочка не столь разгневана на подавленного Андрея, как ей казалось раньше. И даже его требование первым делом с утра бежать в церковь, чтобы обвенчаться, или хотя бы записать гражданский брак, вызвало у Лидочки снисходительную добрую улыбку женщины, вдвое старше этого кающегося мальчика.
Все еще настороженные, смущенные, но проникнутые взаимной нежностью, в сумерках возлюбленные отправились на поиски Ахмета, чтобы вместе поужинать на набережной, прежде чем Ахмет уедет.
Но Ахмета они не застали. Мадам Ахвледиани передала им от него записку, в которой Ахмет кратко, сделав в трех строчках шесть грамматических ошибок, сообщал, что отправился, как и собирался, в Ялту, а попрощаться не смог, потому что «вы были заняты». Он желал счастья и ждал встречи. И все.
Записка привела Лидочку в ужас. Она догадалась, что Ахмет приходил прощаться в самый неподходящий момент. Ей даже расхотелось есть, и она вернулась в номер. Но Андрей сходил на набережную и принес ей миску душистой горячей долмы, охапку зелени, кофейник с кофе и лаваш.
Они славно поужинали, а потом Лидочка сама предложила пойти погулять к морю.
Берег был совсем пуст, и небо над морем было фиолетовым от нависших облаков — в эти облака давно уже спряталось солнце, но темнота еще не наступила. И тогда Андрей понял, что он глядит на то место, где погиб «Измаил» — сегодня же утром! Не может быть, чтобы в один день могло вместиться столько событий.
На море смотреть было страшно — потому что глаза отыскали именно ту точку, в которой скрылся транспорт и, проследив вглубь, на несколько сот саженей, он увидел явственно, будто в действительности — с Андреем сегодня уже такое было — лежащую на борту черную громаду теплохода. И почему-то Андрею казалось, что иллюминаторы корабля зеленовато светятся — и к ним изнутри прижались лица раненых, которые все еще живы и надеются на помощь.
— Что с тобой? — спросила Лидочка.
— Ничего, я вспомнил.
— Может, тебе не надо купаться? — спросила Лидочка.
— Я сегодня уже плавал. Ничего не случится.
Но Лидочка была права — когда он вошел по колени в воду и волны, маленькие и ласковые, начали толкаться о ноги, ему стало страшно, что именно сейчас к берегу вынесет тела погибших.
И он не смог поплыть. Кое-как помывшись, он вышел из воды, уселся повыше на берегу и стал смотреть на Лидочку, которая деловито стирала, будто вею жизнь только этим и занималась.
— Если тебе неприятно у моря, ты иди в гостиницу.
— Узел надо донести, — сказал Андрей.
— Не бойся, Андрюша, я донесу.
И только тут Андрей понял, что она разговаривает с ним так, словно между ними произошло нечто обыкновенное — не требующее изменения их отношений, не ведущее к обиде или расставанию, чего он так испугался.
В полумраке он видел лишь ее гибкий и быстрый силуэт, и образы погибшего корабля незаметно исчезали.
Они вернулись в гостиницу в полной темноте — узел с мокрым бельем оказался страшно тяжелым и неудобным, кусты хватали за плечи и узел. Андрей и Лида ломились к дому, словно стадо слонов, и с галереи на них смотрел уже знакомый батюшка, который причесывал перед сном свои бесконечные длинные волосы.
В комнате горела настольная керосиновая лампа под зеленым абажуром. Андрей стал рассказывать о раскопках и последнем путешествии «Измаила». Лидочка сказала, что не очень хорошо себя чувствует и хочет лечь. Андрей вышел на галерею. Он почти ожидал увидеть там батюшку, но вместо этого увидел, как по галерее, удаляясь от него, идут под руку супруги Авдеевы. В страхе, что они оглянутся, он прижался спиной к стене. Но они не оглянулись.
Андрей вернулся в комнату.
— Потуши лампу, — сказала Лидочка. Андрей прошел к креслу и сел в него.
— Я немного почитаю, — сказал он.
— Конечно, спокойной ночи, — сказала Лидочка, истолковав его слова как нежелание приблизиться к ней. Она сама виновата, теперь надо терпеть. Сама виновата.
А Андрей просто робел — он понимал, что надо ложиться в кровать, и понимал, что он захочет повторить то счастье, что испытал вечером, но этого делать нельзя, чтобы снова не сделать больно Лидочке. Но как победить собственное тело?
Он просидел минут двадцать, ожидая, что Лидочка уснет. А Лидочка старалась дышать ровно, чтобы он не догадался, что она хочет заплакать.
Наконец Андрей подошел к кровати. Глаза Лидочки были закрыты. Может, лечь на иолу?
— Я не буду тебе мешать, — сказала Лидочка тихо. — Ложись.
Он разделся и осторожно лег так, чтобы не касаться ее. Но старая кровать, тут же прогнувшись в
