себя лишенными веками освященной добычи, отказались от дальнейших походов к морю.
Труднее всего было собирать трупы и везти их в морг при госпитале городской больницы. Понятное дело — морг был переполнен, и уже на следующее утро главный врач приказал выкопать братскую могилу и неопознанных покойников предать земле. Возле морга толпились родственники — из тех, кто ждал транспорт в Батуми или успел приехать из близких мест. Так получилось, что команда «Измаила» была в большинстве своем вольнонаемная и набрана именно в Батуми.
У морга разыгрывались душераздирающие сцены, и Андрей старался не ходить туда без крайней нужды. Но самая страшная история произошла на четвертый день, на самом берегу.
Родители одного из кочегаров «Измаила» в тщетной надежде отыскать сына выходили многократно на берег и осматривали все тела. Вечером море разыгралось и у них возникла надежда, что волнение выбросит их сына. Старики поспешили к морю, а в то же время туда пришли местные мародеры, движимые подобными же надеждами. Пошел дождь, поднялся сильный ветер, и с наступлением темноты солдаты, которые патрулировали берег, попрятались от непогоды. Так что когда родители кочегара увидели группу турок, раздевающих раздувшееся, почти неузнаваемое тело их сына, никого, кроме них и мародеров, на берегу не было. Произошла драка, в которой родители кочегара были зверски убиты, но и убийцы немало пострадали — один из них скончался, потому что отец кочегара был вооружен.
Андрей был вызван туда и успел к берегу одним из первых. На всю жизнь он запомнил воющий из темноты ветер, несущий с моря мокрые брызги и запах соли, колеблющиеся фонари у самой воды, тела стариков, лежащие по обе стороны трупа их несчастного сына, и выше — отползший от воды мародер, даже в смерти сжимающий в клешне левой руки размокший ботинок кочегара. Немой кучкой столпились люди вокруг убитой семьи, выли и причитали родственники грабителя, окружившие его тело.
Все кончилось, рассуждал Андрей, возвращаясь в тот вечер под дождем в гостиницу. Теперь они мертвы все трое — сын, отец и мать (он знал уже, что кочегар был единственным ребенком у родителей) — и некому печалиться и лить слезы — стало лучше, чем было вчера, когда на свете были живые люди, сердца которых разрывались от скорби по сыну — теперь они уже ушли от земных забот и горестей. Значит, что все хорошо кончилось. Ведь он, Андрей, теперь так же никому уже не сможет принести горя — родных его более не существует. Человек должен быть один. Зачем же мы стремимся добровольно наложить на себя путы страданий? Может, я плохой христианин, если так рассуждаю? Или уже не христианин? Когда я в последний раз был в церкви?..
Ветер стих, дождик моросил уныло, по-осеннему, и Андрей понял — господи, уже наступает осень! Настоящая осень 1917 года — года революции, года великих потрясений. Завершится ли он мирно или последние месяцы чреваты новыми потрясениями? Сможет ли Временное правительство удержать страну над пропастью? Глупо, когда правительство само себя зовет временным. Отказывает себе в постоянстве, значит, в праве судить и рядить в нашей азиатской стране. Оно неразумно, как меньшевики, — согласившись на такое название, эти эс-деки подписали себе смертный приговор — какой же простой русский человек захочет следовать за маленькими, слабыми… временными. Все партии должны быть Большими, и все правительства — постоянными!
За несколько дней Андрей осунулся, похудел. Пожалуй, он единственный в комиссии отнесся к своим обязанностям серьезно, хотя менее остальных был готов к этой работе — его сотоварищи прожили день за днем три военных года, Андрей их пропустил.
В те дни с Андреем случился курьезный эпизод, которому он не придал тогда значения. Он возвращался из комендатуры поздно, устал, потому что весь день провел, мотаясь между моргом и берегом: в тот день была непогода и выбросило много тел — их надо было найти, охранить от мародеров и перевезти в морг, где они никому не были нужны.
Андрей представил, как ему сейчас придется тащиться до гостиницы — полчаса, не меньше, по неосвещенным улицам, — и загрустил. И тут же, как бы в ответ на невысказанные мысли, сзади послышался стук копыт и скрип колес — Андрея догнал извозчик, который возвращался к себе домой, и ему оказалось с Андреем по дороге.
Лицо извозчика показалось Андрею знакомым, о чем Андрей ему сказал. Тот в ответ засмеялся и сказал:
— Как же! На той неделе вы мне рукой махали. Вы еще с усатым парнем были и девушкой- гимназисткой. А я Иван Иваныча вез.
— Точно! — обрадовался узнаванию Андрей. — Но вы же видели нас одну минуту, не более.
— Я бы, может, и не запомнил, — сознался извозчик, — но Иван Иванович очень вам не обрадовался. Гони, говорит, гони. Вот я и поглядел — думаю, что может в таких птенцах, вы уж простите меня, может быть опасного для Ивана Ивановича?
— А вы его знаете?
— Он не то чтобы местный, но до войны наезжал сюда, его сестра здесь дом имеет.
— Имение? — сорвалось у Андрея.
— Какое там имение — слово одно… Так и зовется: дача Покровской. Она на лето комнаты сдавала, кто приезжал на купания.
Андрей хотел рассказать об этом Лидочке, но когда он вернулся, она уже спала — свернулась калачиком в плетеном кресле возле лампы — ждала-ждала Андрея и заснула.
Андрей старался ходить тихо, на цыпочках, но Лидочка проснулась, была виноватая, и Андрею стало смешно.
А на следующее утро в паршивом настроении от неизбежных бед наступающего дня он забыл об Иване крестьянском сыне.
За неимением дома пансионат «Белград» казался Андрею олицетворением домашнего очага — теплоты и уюта. Когда он подходил, еле волоча от усталости ноги, к этому дому, Лидочка ждала его на галерее — ее силуэт был подсвечен сзади желтым светом из открытой двери в комнату. Лидочка угадала Андрея издали, когда он проходил под фонарем по дорожке, ведущей к пансионату.
Было тихо и слышно, как ботинки Андрея шуршат по мелкой гальке. Лидочка подняла руку, узнав Андрея.
— Завтра надо будет сходить в церковь, — сказал Андрей, войдя в комнату. — А то мы с тобой не обвенчаны и живем в грехе.
— Не шути этим, — Лидочка вдруг покраснела.
— Не хочешь, не надо, — сказал Андрей, — я согласен жить в грехе.
Он попытался обнять Лидочку, но она вырвалась.
— Что там? — спросила она. — На море?
— Плохо, — сказал Андрей. — Потом расскажу.
Лидочка не стала настаивать.
— У меня тоже новость, — сказала она, — смотри.
Она протянула ему конверт. Адресованный господину и госпоже Берестовым. Батум, почта, до востребования.
— Как ты догадалась? — спросил Андрей.
— Господин Отар принес — у него там кузен служит.
— Ты прочла?
— Разумеется. Я сразу догадалась, от кого.
— От кого?
Андрей ждал от письма дурного и потому не спешил его открыть.
— От пана Теодора, — сказала Лидочка.
— От пана Теодора?
— Ты забыл?
