А.С. Секретная миссия

полных бутылок на столе и под столом, какую-то закуску, киснущую в блюдцах.

Он присел подальше от стола, извлек тонкую коричневую сигару из серебряного плоского футляра и чиркнул о край стола новомодным изобретением - фосфорной спичкой.

- Ну а я, с вашего позволения… - Ключарев трясущимися руками налил себе вина в грязноватый стакан и осушил одним духом, как воду. Улыбнулся криво, искательно. - Знаете, если напиться до беспамятства, они не всегда могут добудиться…

Это нам знакомо, подумал Пушкин, пуская дым. Граф Пален, один из убийц императора Павла I, четверть века в день убийства надирался, как последняя свинья - потому что ввечеру к нему являлась тень…

- До чего странно все получается, - сказал Ключарев с преувеличенной развязностью, усаживаясь напротив. - Кто бы мог подумать, что знаменитейший наш пиит, солнце российской словесности, в то же время еще - и офицер Третьего отделения…

- Это не впервые в истории мировой литературы, - сказал Пушкин холодно. - Вы получили прекрасное образование, Степан Николаевич, вам следовало бы помнить многочисленные примеры. Кристофер Марло, замечательный поэт и друг великого Шекспира, служил в английских тайных ведомствах. Иные уверяют даже, что его рекомая смерть в драке была мнимой, а на деле он таким образом всецело отдался своему второму ремеслу. И Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузо». И знаменитейший драматург Бомарше… Ничего нового, как видите. Ничего нового под этим солнцем, в полном соответствии с Екклезиастом… - Он отложил сигару на край блюдечка, пронзительно-синие глаза были холодными, как лед. - Отвлечемся от моей скромной персоны, поговорим лучше о вас. Ведь вы - убили, Степан Николаевич? Двух человек вы убили в Петербурге. Я хотел бы услышать от вас подтверждение этой печальной истины, иначе, простите, не получится душевного разговора…

- Убил, - сказал Ключарев, что удивительно, даже с какой-то глупой бравадой. - Взял грех на душу, Александр Сергеевич, чего уж тут… - Его глаза горели лихорадочным блеском. - Но великодушно обратите внимание на обстоятельства, убил не корысти ради, не из низменных, вульгарных стремлений вроде неоплаченного карточного долга или жажды обладать дорогими красавицами…

- Действительно, - сказал Пушкин задумчиво. - Насколько я знаю, ваше имя никогда не связывали с доступными красавицами, да и в карты вы не играли, ни один человек не мог похвастать, что видел, как вы понтировали…

- Вот видите, вы понимаете! Это, если хотите, Александр Сергеевич, вопрос высшего философского плана-с! Что ценнее для человечества - два совершенно никчемных старых бездельника, какими были мои дражайшие родственники, или возможность с помощью их немалых средств продвинуться далее по пути познания? Зажились, простите великодушно, не было никакого терпения ждать! Книги по тем областям знания, коим я посвятил всю жизнь, дороги несказанно - а ведь существуют еще рукописи- уникумы, не забывайте, и порой, чтобы сделать очередной шаг, нужно рассыпать золото горстями… Самые благородные побуждения мною двигали, не улыбайтесь!

- Господь с вами, я совершенно серьезен, - сказал Пушкин отрешенно. - Совершенно…

- Вы ведь спасете меня, правда? Поможете выбраться из этой ловушки? Нас связывает так много…

- В самом деле? Сдается мне, связывало нас только то, что мы оба имели жительство в Санкт- Петербурге… - сказал Пушкин все с тем же отрешенным лицом. - И убедительно прошу вас перестать видеть во мне известного вам по Петербургу поэта. Поэзия - это нечто, присущее изначально душе… но, кроме этого, есть еще и обязанности по службе. Прекрасно вам известной. Хорошо. Я постараюсь выручить вас из нынешнего вашего положения. Не по доброте душевной, а для того, чтобы вернуть вас в Петербург…

- Я понимаю, понимаю! Что делать, в моем положении не до капризов…

Судя по тому, как он и сейчас, средь бела дня, то и дело шарил испуганным взглядом по стенам и потолку, он был искренен.

- Я видел вашу библиотеку после вашего… отъезда, - сказал Пушкин.

- Значит, вы понимаете, ради чего все делалось! Бог ты мой! - вырвалось у него форменным стоном. - Я же не виноват, что путь познания требовал таких денег…

- И где же вы изволили вступить на этот путь? - спросил Пушкин с неподдельным интересом. - Вы ведь учились в Германии, насколько мне известно? Иена, Лейпциг… Уж не там ли истоки?

- Ну что вы! Чему могли бы научить эти немцы и чем заинтересовать человека вроде меня… - последнее слово он произнес с неприкрытой гордостью. - Иные невежды считают, Александр Сергеевич, что тайными науками у нас на Руси стали заниматься лишь после того, как государь Петр Алексеевич, по чьему-то остроумному определению, прорубил окно в Европу. Совершеннейший вздор, унижающий наши национальные чувства. Еще в старину мы нисколечко не отставали от Европы. Я не имею в виду тех мужиков-кудесников, о которых вы так талантливо писали в вашей поэме. Я говорю о книжном знании. Мы и здесь не отставали ничуть. Другое дело, что ввиду известных обстоятельств знание это таилось вдали от любопытных глаз и ушей… Доводилось ли вам слыхивать о боярине Федоре Васильевиче Курыне?

- Разумеется, - сказал Пушкин. - Не тот ли, что при великом князе Иване Третьем, отце Иоанна Грозного, ездил с посольством к мадьярскому королю Матиашу Корвину?

- Тот самый.

- Потом он, насколько мне известно, был замешан в движение еретиков среди высшего боярства? Все они были казнены, кроме Курына, судьба коего неизвестна…

- Конечно же, - сказал Ключарев, кривя губы. - Кем еще, как не еретиками, могли их объявить тогдашние твердоголовые попы?

- Помнится, он написал еще «Сказание о Дракуле», имевшее в старину большой успех…

- Верно. Но это все, Александр Сергеевич, лишь, пользуясь морскими сравнениями, крохотная, видимая над поверхностью частичка огромной подводной горы… Федор Васильевич, скажу вам по секрету, не только изучал тайную премудрость, но и сам был автором целых трактатов…

Пушкин кивнул:

- «Лаодикийское послание», я знаю. Несколько загадочных афоризмов, производящих впечатление шифра, и таблица в сорок клеток, заполненная уже несомненным шифром. В юные годы, увлекшись всевозможной тайнописью, я и сам над ней ночами просиживал…

- И совершенно бесполезно, смею вас заверить, - хихикнул Ключарев. - Поскольку «Лаодикия» - не зашифрованное послание, а всего-навсего ключ - но вот те послания, которые он отмыкает, как раз и остались скрытыми. Уж мне-то это прекрасно известно… поскольку род свой мы ведем как раз от Курына. Кое-какие семейные традиции, знаете ли. Вот уж триста лет те представители фамилии, что испытывали интерес к тайному знанию, имели в распоряжении кое-какие семейные архивы. Другое дело, что времена сплошь и рядом не располагали к углубленному изучению потаенной премудрости: Смутное время, опричнина, бурное царствование Петра, последующие потрясения и войны… Порою я завидую англичанам, им гораздо легче: сидят себе на своем уютном островке, где почти уж двести лет не случалось крупных заварух… А у нас к тому же и архивы горели, как сухая солома на ветру, и пугачевщина прокатилась, и в царствование того же Петра отрывали юных дворян на всю сознательную жизнь от книжных занятий в семейных архивах…

Пушкин сказал негромко:

- Когда вы… уехали, мы не нашли в вашей библиотеке ничего, что подходило бы под категорию этаких вот «семейных архивов». Сожгли или с собой взяли?

- Ни то и ни другое, любезный Александр Сергеевич. Коли уж разговор у нас пошел откровенный, признаюсь по совести: «архивам» тем давно пришел конец в ходе тех потрясений и переворотов, о которых я уже упоминал. Да и не было там ничего особо существенного, поскольку главное таилось не в бумагах. Нет, конечно, были и некие манускрипты, кои сейчас пребывают исключительно здесь. - Он постучал себя по виску костяшками согнутых пальцев. - Но их по пальцам можно было пересчитать. Главное сокровище, можно сказать, лежало на виду, не особенно и привлекая взоры… Вот, не угодно ли полюбоваться?