Под созвездием северных «Крестов»

руководителя высшего уровня сидят в кабинете, которому позавидовали бы даже некоторые губернаторы, и обсуждают, чем попроще и сподручнее спровадить на тот свет какого-то сибирского солдафона!

Роман Борисович пристально взглянул на помощника. Шилов прекрасно понимал, что шеф сейчас ни в коем случае не шутит. Он проверяет свои сомнения. И Шилов знал, что надо сказать:

— Возмездие — дело святое вне зависимости от рангов и чинов. Это вопрос чести. Мы хоть переоделись в костюмы и летаем самолетами, но внутри, глубинно, мы все те же изначальные дикари, которых может успокоить и примирить с самими собой только вид крови врага...

— И опять ты прав, — Роман Борисович хлопнул ладонью по столу. — Что ж, раз не получается медленно и мучительно... Эх, а жаль! Ну, тогда пусть просто умрет.

Гаркалов хищно усмехнулся.

— Нас никто не посмеет связать с этим... эксцессом, но в их головах, — вытянув руку, он показал пальцем в сторону двери, — пусть накрепко отложится, что Гаркалов никому ничего не прощает.

Идя по коридору, спускаясь в лифте в подземный гараж, выезжая из гаража на улицу, Шилов составлял план действий.

Стоит ли говорить, что это — равно, впрочем, как и все остальные — поручение шефа он должен исполнить в лучшем виде? Но, разумеется, без всех этих кровожадных вывертов в духе изысканного восточного душегубства. Следует всего лишь просто и надежно переправить в Страну Вечной охоты господина Карташа, арестованного по подозрению в убийстве господина Дмитрия Гаркалова, делов- то...

Конечно, организация убийства — это вовсе не то мероприятие, за которое Леонид Викторович Шилов брался с удовольствием. Чреватое мероприятие, что ни говори, как бы надежно ты не был прикрыт. Какое-нибудь дерьмо обязательно всплывет, не сегодня, так завтра, как надежно оно не было утоплено. Однако, берясь за это поручение, Шилов не колебался ни единого мгновения — потому что он находится в положении средневекового вассала. В положении самурая. Да-да: он — типичный самурай. И до последнего должен держаться своего феодала, то бишь шефа. Правда, дело тут не в фанатичной иррациональной верности самурая. А в том, что только вместе с шефом он есть могущественная фигура, без шефа же его акции обрушатся, как ценные бумаги какого-нибудь занюханного «Юкоса».

Нет-нет, не думайте, он, конечно, не пропадет. Пристроится где-нибудь и как-нибудь. Однако не пропасть — этого мало. Он никогда себе не простит, если упустит возможности, какие открывает близость к такому папе, как Р. Б. Гаркалов. Тогда придется уйти из высшего эшелона. Навсегда.

К тому же, ему не впервой выполнять, назовем это так, щекотливые поручения. Правда, подобные дела остались далеко в прошлом — в эпохе диких девяностых. Сейчас на любом уровне, а особенно на том, где пребывали они с шефом, дела решались иными способами: в кабинетах чиновников разных уровней, насылом на неугодных и мешающих прокуратуры, федералов, ментов, налоговой... Но тут выпал такой случай, что придется вспоминать былой опыт и восстанавливать подзабытые связи.

Остановив машину перед выездом на улицу, Шилов настучал на панели мобильника номер, который держал исключительно в памяти, не доверяя его ни бумаге, ни электронным записным книжкам. Абонент ответил после первого же гудка.

— Привет, — просто сказал Шилов. — Здоров? Готов к свершениям?

— А то! — бодро отозвался абонент.

— Тогда готовься и к встрече. Буду у вас Петербурге сегодня к вечеру. Пересечемся завтра утром. Подходы к месту твоей прошлой службы остались?

— Ах, во-от оно что... Ну, что... ну, приезжай, разберемся.

И по тому, сколь многозначительно абонент протянул это «во-от», Шилов сразу просек, что и тот просек. Абонент понял, что затевается и зачем он понадобился Шилову. И нет в этом никаких невиданных чудес дедукции. Перемножил два на два и получил искомое. Про убийство Гаркаловского сынка он, разумеется, наслышан, на кого сейчас работает Шилов, он знает, а тут Шилов собирается в Питер, проявляет интерес к бывшему месту службы, то бишь к «Крестам», и обратился не к официальному лицу, а к самому что ни на есть неофициальному.

— Если тебе понятно, то, может, обнадежишь меня? — спросил Шилов.

— Девяносто на десять, — обнадежил абонент.

«Прекрасно, один механизм запущен, — подумал Шилов, нажимая на мобильнике кнопку с красной телефонной трубкой. — Но, как известно, из двух стволов-то надежней будет. Надо бы пощупать за вымя этого, как его... Карновского, во как. Димочкиного давнего подельника, надежного соратника и верного компаньона... Мудилы, в общем, конченного. Он-то мне и обеспечит второй ствол... А уж для полной гарантии неплохо бы произвести выстрел из трех орудий».

Глава 9 Пена дней

В неспешный и размеренный ритм «Крестовской» жизни Карташ вошел на удивление быстро...

Нет, стойте, о чем это мы. Почему — «на удивление»? Ничего слишком напряжного в здешнем бытие, против ожидания, не оказалось. Врали и книжки, и телесериалы.

Ну, например: все камеры в «Крестах» были одинаковые, по восемь «квадратов» (так уж придумал гений архитектора, ничего не попишешь); стало быть, ни о каких хатах, где сидят по тридцать-сорок душ, не шло и речи: они, души эти, чисто физически не влезли бы в столь тесное пространство. Так что зачеркните нолик в киношном количестве заключенных, приходящихся на одну камеру, и вы получите реальное положение вещей: три-четыре человека на шестиместную хату. Не больше! Да и быт сидельцев проходил, в основном, без эксцессов и экстрима.

Подъем в шесть ноль-ноль (распорядок дня висел на стене), обход, прием заявлений, жалоб и писем, потом «завтрак» — баландеры разносят хлеб и сахар, потом часовая прогулка; причем не хочешь гулять — оставайся в камере, а хочешь — гуляй сколько влезет: с цириками всегда можно договориться, было в что-нибудь полезное, чем отплатить за вертухайскую доброту. Как заметил Карташ, в «Крестах» вообще процветал «натуральный обмен» — всяческие послабления, услуги, хавку, внеочередной душ, шмон по упрощенной программе (то есть чисто символический) или какие-то бытовые мелочи — словом, все, что способно улучшить существование подследственных и осужденных, можно было купить у надзирателей за сигареты, чай и даже перец (перец потом «перепродавался» другим сидельцам — в качестве то ли антисептика, то ли чего-то в этом роде, Алексей пока не понял). Собственно, холодильник в их камере именно так и появился. Дюйм, загремевший в «Кресты» по пятому аж разу и на этот раз парящийся здесь уже чуть меньше года, а потому с порядками знакомый не понаслышке, в свое время отмаксал местному лепиле; лепила, в свою очередь, выписал справку о том, что содержащийся в камере четыре-шесть-* действительно мучается желудком и ему необходимо свежее питание; забашлить пришлось еще нескольким людям, но в результате этой «цепочки» камера пополнилась негромко гудящим «Сименсом».

К слову говоря, Дюйм впечатление производил. Было в нем что-то от хозяина Топтунова, покойного отца покойной Маши — основательность, что ли, солидность... да, в конце концов, авторитетность. Насколько уразумел Карташ из обмолвок и обрывков внутрикамерных разговоров, на воле служил он судьей и за немаленькие бабки отмазывал от отсидки бойцов среднего и старшего бандитского состава. Процесс отмазки, вполне законный, кстати говоря, и поливариантный, как совесть демократа, был разработан давно и не им, Дюймом, и за двадцать лет отшлифован так, что никакие комиссии-проверки носа подточить не могли, как ни пытались... Что, впрочем, не мешало Дюйму время от времени менять судейское кресло на шконку в «Крестах». До суда над ним как правило, дело не доходило: каким конкретно образом — посредством бабла в конверте или же друзей на разных уровнях, — Дюйм не распространялся, но дело его обычно закрывалось «за недоказанностью». Скорее всего, на прекращение следствия влияло и то и другое: и деньги, и обширные связи.

Второй сокамерник, Эдик-каратэист, оказался парнем более открытым и статьи своей не скрывал.