Да, еще вызывали к адвокату, день на третий, Алексей не мог точно вспомнить. «Таксистка» — тетка, сопровождающая заключенных на допросы и обратно, — провела его на первый этаж и запустила в одну из комнатенок меж двух устрашающего вида серых боксов с крошечными окошечками, подозрительно напоминающих средневековые камеры пыток. (Как позже объяснил Дюйм, если на допрос к следаку ведут, скажем, двоих подельников, то один дожидается в этом гробу своей очереди, пока допрашивают другого, чтобы, значит, они не смогли о чем-нибудь там сговориться.) Как и следовало ожидать, защитничек, государством назначенный, ничего полезного не привнес. Насквозь простуженный толстяк, бесконечно сморкающийся в простынеобразный платок, гнусаво плел что-то о возможности смягчения приговора, ежели Карташ напишет чистуху. Карташ чистуху писать не хотел. На что адвокат разводил пухлыми ручонками и убеждал, что отказ сотрудничать со следствием грозит, что психиатрическая экспертиза не выявит, суд не пощадит, и в результате подследственный превратится в осужденного и отправится на лесозаготовки. А статья сто седьмая, часть вторая, промежду прочим, предусматривает наказание сроком до пяти лет...
Расстались каждый при своем мнении.
Зато по возвращении в камеру Карташа ждал сюрприз. С одной стороны, приятный, а с другой — настораживающий своей загадочностью.
Карташу пришла дачка — непрозрачный полиэтиленовый пакет с написанными шариковой ручкой его фамилией и номером хаты. Так что здесь никакой ошибки не было. В пакете обнаружилось: пять блоков «Петра Первого», пять жестяных баночек «Нескафе», сыр в нарезке, молотый красный и черный перец, три баночки меда («Профилактика туберкулеза, — уважительно хмыкнул Эдик, — знающий человек посылает»), несколько упаковок чая в пакетиках, вяленая рыбка и кулек тыквенных семечек («А это от сердца, — прокомментировал Дюйм. — То есть для»)... а на самом дне, каждая аккуратно завернутая в обрывок газеты, десять малюсеньких бутылочек с алкоголем разной градусности, таких, какие обычно стоят в минибарах приличных отелей.
— Богато, — задумчиво сказал Квадрат, разглядывая неожиданно привалившее Карташу счастье. — Значит, говоришь, на воле у тебя корефанов нет...
Карташ мигом вспомнил о Кацубе, но предположение отверг как несостоятельное. Тем более, Эдик тут же возразил:
— Подкорм не с воли. Это кто-то из
— А цирик, который принес, он что сказал? — настороженно спросил Алексей. Это-то его и беспокоило: никто, ни одна живая душа не могла ему послать такой царский подарок.
— Ничего не сказал, в том-то и дело. Карташ, мол, тут обитает? Принимай, мол, для него гостинец. И даже ничего насчет претензий не спросил.
— Это не подкорм, — заметил Дюйм, — хавки-то точной нет... Это знаете что? Это «воробушек»[15] для нашего уважаемого «вована». И зело богатый, надо сказать, «воробушек», человек знал, что бедному узнику надо для подслащивания здешней пресной житухи...
— И кто его передал?
Ответом было молчание.
— Ну... Как бы то ни было... — раздумчиво сказал Карташ. В голову ему вдруг пришла шальная идея. А что, попытка не пытка... — Ладно. Плевать. Нехай это будет кошелек. И, насколько я понимаю, денежек вдруг оказалось в нем немало? Тогда, братья уголовнички, вот какое предложение у меня к вам есть — от которого, как говорится, вы не сможете отказаться...
Собственно, с этого именно момента события и помчались вперед — как поезд, отставший от расписания и теперь на всех парах нагоняющий график.
Часть вторая
Крестовый остров
Глава 10
Азартные игры
Когда человеку просто предлагают деньги в обмен на услугу, то человек может и отказаться — например, посчитав, что услуга слишком уж... как бы это сказать...
Константин Захарченко охотно согласился на встречу с москвичом — приятелем, как тот отрекомендовался, Сереги Грушина, давнего знакомца Константина. Лет пять назад режимник Грушин из «Крестов» уволился, теперь, дурила, сидит охранником при каком-то офисе в Выборге, получая, дай бог, четверть от того, что он имел на своем посту в СИЗО. Однако сам Захарченко Серегу поминал добрым словом — ведь именно хитрый режимник посвящал Костю в кое-какие тонкости тамошней жизни. И если б не Грушин, спился бы Захарченко от тоски и невеликой зарплаты. А так есть и кусочек хлеба с маслицем, и стимул не бухать по-черному, — дабы не упустить ниточки и не потерять контакты.
Короче, встретился он с обходительным и открытым москвичом. Посидели в кафе, потрендели с часок. Шилов проставился ужином, позадовал какие-то дурацкие вопросы, выслушал в ответ обойму «крестовских» баек.
А потом они переместились в казино. Захарченко легко дал себя уговорить — стоило Шилову намекнуть, что он сегодня при деньгах и они (именно
Казино это не считалось в Петербурге самым что ни на есть элитным, для отборной клубной публики. Да, тех, элитных, почитай, и вовсе не осталось — разве что какой-нибудь «Премьер» на Невском, да еще пара-тройка. Это давно, в прошлом веке, на заре перестройки, когда казино только-только открывались, а лишние денежки у граждан определенного сорта уже завелись — вот тогда казиношники, бывало, понтовались и выдрючивались: только по клубным картам или только при галстуках и
Захарченко не привык ходить по казино, все же не теми деньгами он располагал, чтоб ходить. А вот играть любил. Страсть к игре он утолял на одноруких бандитах, и страстишка эта имела над ним прямо-таки монархическую власть — то есть абсолютную. Иногда он здорово проигрывался, из-за чего не раз до смерти ругался с женой — сведенья верные.
Шилов изменил внешность, но излишне не напрягаясь. Никаких париков, накладных усов, очков с простыми стеклами — это все атрибуты дешевых фильмов про шпионов. Нет. Главное — он изменил образ