Печальной и храма Геры Анфии...
— А вожжи подержать дашь, папа?
— Вот за город выедем, подъедем к Ликон-горе, где храм Орфии...
Хейя-а-а!
Конечно, мы не за гидрой едем. Едем в гости. К дяде Гиппомедонту, тому, что в Лерне живет. То есть не в самой Лерне, а рядом, у моря. Так что зря я Капаниду завидовал. А едем потому, что дядя Гиппомедонт жертву должен принести в храме Афины Сантиды. Его дедушка этот храм построил и велел каждый год особые жертвы приносить. Вот дядя Гиппомедонт папу и позвал. И дядю Капанея позвал. И нас со Сфенелом.
Жалко только, он впервые об этой жертве вспомнил. Мог бы нас и в прошлом году пригласить. И в позапрошлом тоже!
Я называю дядю Гиппомедонта дядей, хотя он мне не дядя, а двоюродный дедушка, дедушке Адрасту брат — тоже двоюродный. Но он на дедушку не похож. Он еще не седой и не старый, поэтому он не дедушка, а дядя. А Полидор, его сын, мне вроде бы как брат. Троюродный. Иначе он мне дядей считаться должен, а какой Полидор дядя? Только на два года меня старше!
Правда, и дедушка Адраст еще не очень старый и не очень седой. У него только виски белые. Но он уж точно — дедушка.
А гидру я все равно посмотрю!
***
Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц...
Это не я, это колесница так стучит.А когда камень под колесо попадет, то «бух-бух».
Колесницей править трудно. Даже если дорога ровная.А уж если под уклон... Правда, когда под уклон, папа сам вожжи берет.
— Спину ровнее, сынок. Ровнее! Не сжимайся — расслабься. .И на дорогу смотри, на дорогу!
На дорогу смотреть трудно. И спину держать трудно.Вожжи тянут вперед, дергают, словно кони наши решили меня вниз скинуть...
(Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц... Бух!)
— А теперь — чуть дерни. Вверх-вниз! Вот так! Видишь, сразу быстрее пошли!
Куда уж быстрее? Мы и так стрелой мчимся, словно нас из лука дяди Эгиалея выпустили. Посмотреть бы, где повозки, наверное, еще за Ликон-гору не повернули...
Нельзя! Вперед смотреть надо! А в глазах уже все мелькает, мелькает...
(Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц...)
— Ну, хватит! Меняемся. Ну что, сынок, тяжело?
Я только вздыхаю. Как это папа может целый день ехать? Да так, что кони устают, а он — нет?
— Папа, а это боевая колесница? Папа смеется, треплет меня за волосы (а вожжи — в одной руке!).
— Нет, конечно. Обычная. Боевая — она тяжелая. Да и толку с нее мало.
— То есть как это? — поражаюсь я. — Воевать на колесницах надо!
Это я с детства знаю. Война — это когда царь (или лавагет, или, например, мой папа) садится на колесницу и едет искать врага. Враг тоже на колеснице, а вокруг — слуги с копьями. Они меж собой дерутся, а те, кто на колесницах, — между собой. На то и война.
— Колесницы — это древность, Диомед! Так еще до потопа сражались. Мы в Ахайе, честно говоря, и воевать-то толком не умеем. Да и что за войны? Там двух коров угнали, там амбар сожгли... Любой сотник из Баб-Или[15] или Кеми разнесет всех наших героев — даже если мы объединимся...
Странно, кажется, папино хорошее настроение куда-то делось. Из-за чего? Из-за какого сотника из Баб-Или?
...А я знаю, где этот Баб-Или! Мне дядя Эвмел на щите медном показал. Там все дяди бороды колечками завивают. И Кеми показал — а я запомнил. С первого раза! У них там все боги — со звериными головами, страшные!
(Бух-бух-бух! Сразу три камня попались!)
— Ты думаешь, сынок, чем воевать надо? Копьем? Мечом?
— Или палицей, — подхватываю я, вспомнив дядю Капанея. — А еще — секирой, лабрисом...
(Лабрис — это топор такой, с двумя лезвиями. Критский. Я его тоже у дяди Эвмела видел. Даже в руках держал.)
— ...и еще луком, как дядя Эгиалеи!
— Эх, ты! — Папина рука вновь ерошит мои волосы. — Головой воевать надо. Головой! Эх, если бы Адраст это понимал!..
Дедушка Адраст? А при чем здесь...
(Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Бух-бух-бух-бух!)
— Ну и дорога! Я бы здешнему басилею уши отрезал! Может, сынок, в повозку пересядешь?
Я соплю в ответ. Я что — маленький? То есть маленький, конечно. И в повозке не так трясет...
— Нет, папа, я с тобой до самой Лерны доеду. (Бух! Бух! Ай!)
— Ну давай! А может, еще ходу прибавим?
Хорошо, что папа шутит! А интересно, почему это он о войне заговорил? Папа не любит о войне разговаривать!
* * *
— Славную петь начинаю Сантиду-Афину, С хитроискусным умом, светлоокую, с сердцем немягким, Деву достойную, градов защитницу, полную мощи, Тритогенею. Родил ее сам многомудрый Кронион...
Жрец думает, что его слушают. А его никто не слушает. Даже разговаривают. И папа разговаривает, и дядя Гиппомедонт, и дядя Капаней, и дядя Полиник...
...Он тоже к дяде Гиппомедонту приехал. И Ферсандра привез. И не только он — дядя Мекистий тоже здесь. И Эвриал, его сын, тоже приехал.
Дядя Мекистий очень похож на дядю Эгиалея. Такой же длинноногий. А Эвриал — коричневый. Это он в маму. Его мама — коричневая. Ее из-за моря привезли.
Правда, папа говорит, что не «коричневая», а «смуглая». А по-моему, все равно — коричневая.
— Микены? С Эврисфеем лучше не разговаривать... — Атрей, лис старый, не захочет... — Через Кофрея. Он там фсем крутит, таром что глашатай!..
— ...Из головы он священной родил ее, в полных доспехах, Золотом ярко сверкавших. При виде ее изумленье Всех охватило бессмертных...
Интересно, Сантида не обидится? Наверное, нет, ведь жертву ей принесли, и еще какую! Быка, телку, трех баранов. И вина — пифос целый. До сих пор запах стоит.
.. Дядя Мекистий тоже брат дедушки (не двоюродный — родной). И тоже не старый. А его сыну всего шесть лет. Как и мне. Только я не коричневый.
— Я поеду, Полиник. Не удастся через Копрея, попытаюсь через Фиеста.
— Ты, Ойнид, острожнее. Фиест такая сволочь!
— Зато продажная!
— Тише, о богоравные басилеи!
— Сам ты богоравный басилеи!
— ...Пред Зевсом эгвдодержавным
Прыгнула наземь она из главы его вечной, Острым копьем потрясая. Под тяжким прыжком Светлоокой Заколебался великий Олимп, застонали ужасно...
А храм здесь тесный. Правда, и народу полно. Папа, дяди, их тети... Все приехали. Только мамы нет!
...Да еще мы — Капанид, Ферсандр, Эвриал, Полидор. Ну и я, конечно.
