Говорят, он таким и родился. Он — младший брат дяди Эгиалея. Только дяде Эгиалею двадцать пять лет, а дяде Эвмелу — сто.
Или сто двадцать.
— Ты мне его на обед привел, братишка? Давненько человечинки не пробовал!
Мне не страшно. Дядя Эвмел шутит. Он не ест людей. И мяса не ест. Только овощи — вареные.
Дом у дяди Эвмела очень большой. Даже не один дом, а два, сверху и снизу. Это называется «этажи». Раньше я бывал только в нижнем доме, а теперь мы сразу же поднялись в верхний. То есть не 'в', а «на» — на этаж. Второй.
Поднялись — а там!..
— Ну, смотри, смотри!
Я стал смотреть. То есть вначале думал убежать, но потом мне стало стыдно. Я не должен убегать, даже если прямо за дверью сидит гидра.
Настоящая!
Одно хорошо — дохлая. И не вся, а только кости и кожа. И даже не кости, а что-то другое, но этого слова я не знаю.
Про кости мне потом дядя Эвмел рассказал. Когда гидру убили, с нее сняли шкуру, высушили и опилками набили. Это называется «чучело». А все равно — страшновато.
И если бы только гидра!
— Это маленькая гидра, Тидид. Гидреныш. Та, которую Геракл убил, была втрое больше. Но и она — не самая большая.
— Ты его не пугай! (Это дядя Эгиалей.)
— А я не боюсь! (Это я — очень громко.)
— А это зуб Кронова быка. Их уже нет — вымерли. Они до потопа жили. Большой зуб, правда? А это Сетов зверь из страны Кеми[12]. Не бойся, не кусается!
— А я не бо... Ой-й-й!
(Это я руку в пасть засунул. А там — зубы. И острые!)
— Хорош, а? А это...
«Этим» была заставлена вся горница. И на стенах висело, и на полулежало. Кости, головы, щупальца сушеные, снова кости...
А гидра — все равно самая страшная!
— Дядя Эвмел, это ты гидру убил? Как дядя Геракл?
И что я такого смешного спросил?
— Ну, братишка, оставляю тебе этого юного героя. На съедение.
Дядя Эгиалей уходит, а я остаюсь. И мне не страшно. То есть почти не страшно. Интересно, зачем он меня сюда привел. Гидру показать?
— Ну, пойдем, Тидид!
Оказывается, эта горница — первая. А за ней — вторая. Еще больше первой.
Я думал, у дяди Эвмела во второй горнице тоже кости, а там оказались не кости, а камни. И дерево. И не просто камни, а идолы. Некоторых я узнал сразу. И Зевса, и Аполлона, и Гекату (у нее три лица, даже в темноте не спутаешь). А еще там были камни круглые и камни с ровными краями.
На один такой камень я сел. А дядя Эвмел сел на треножник. У треножника тонкие ноги, но дядя Эвмел очень худой, поэтому он не упадет.
— Ну вот, герой. Мы с твоим папой поговорили, и он согласился. Будешь учиться. Утром — в гимнасий, а после обеда — сюда.
Такие слова следует обдумать. Я думаю.
Долго.
— Дядя Эвмел, я ведь и так учусь. В гимнасии. И еще меня папа дома учит. И дядя Капаней.
— Учатся разному, Диомед.
Я снова думаю. Мама говорила...
— А я еще значки знаю. Которыми пишут. Не все, правда... Хочешь, дядя, покажу?
— Хочу.
Табличка, кисточка... Вечно я краской мажусь!
— Это — «алеф», это — «бейт», это — «гимель». Правильно?
— Правильно, Тидид! А откуда они взялись?
Он снова улыбается — хитро. Думает, не знаю.
— Эти значки сидонские. Сидон — это город такой за морем. А страна называется Финикия. Там эти значки придумали, а мы их себе взяли. Чтобы писать. В Сидоне еще пурпур делают. Из лягушек.
Почему дядя уже не улыбается? Я что-то не то сказал?
— А ты действительно молодец, парень! Эгиалей был прав. Ну, пойдем.
Оказывается, за второй горницей есть еще третья! третьей горнице — снова камни. Но другие. Гладкие, с рисунками и значками. И доски — тоже гладкие и тоже с рисунками. И свитки — один на другом.
Наверное, дядя каждый день письма получает!
— Знаешь, что это?
«Что это» на столе. Большое, из бронзы. Круглое.
Щит?
Я уже хотел сказать про щит, но не стал. Щит слишком большой. И неровный. На нем что-то нарисовано. Даже не нарисовано — из бронзы вылито.
На щитах всякое рисуют. У моего папы на щите — звезды и луна. Папа называет луну Глаз Ночи. У дяди Капанея на щите — воин с факелом. А у дяди Полиника на щите богиня Афина и он сам. Его богиня за руку держит. Только у дяди Амфиарая на щите ничего нет. Черный — и все.
У меня тоже есть щит, но еще не настоящий — маленький. На нем кабан нарисован. Это папа так решил.
Только этот щит какой-то непонятный. Таких щитов не бывает! Может, это щит киклопа? Какой- нибудь киклоп потерял, пока нашу Лариссу строил?
Наклонился я, пальцами до бронзы дотронулся. Ага! Кажется, понял. Это вроде как гора, это — река. А это — море. Вот и кораблик. А это что? Тоже гора. И домик. А вот еще домик!
— Это наш мир, мальчик. Точнее, Номос.
СТРОФА-II
— А еще дядя Эвмел мне про богов рассказывать будет. И про героев. И про потоп расскажет. И про то, что до потопа было!
Сфенел морщится, хмурится...
(Точно как дядя Капаней! Только у Сфенела бороды нет, чтобы ее на пальцы накручивать. У дяди Капанея борода — черная. У папы тоже черная, но короткая. А у дяди Полиника — светлая, почти белая.)
— А папа говорит, что воину это все знать не надо. От такого жуки в голове заводятся.
Я осторожно трогаю голову — на всякий случай. В глубине души я почти согласен с Капанидом. Копье — понятно, и колесница — понятно. И как прятаться — тоже понятно. Без такого и вправду не повоюешь. А боги-герои, да еще значки для письма в придачу...
— Так папа решил, — вздыхаю я. — Значит, нужно.
Сфенел оглядывается (незачем — пуста наша Глубокая, никого, только взрослые), шепчет баском:
— А мой папа сказал, что тебя хотят царем сделать. Ну, басилеем [13]. Потому и к дяде Эвмелу послали. Папа тебя жалеет, говорит, что басилеем быть плохо.
Тут уж и спорить не приходится. Дедушка Адраст даже не басилей — ванакт, а значит, всем царям — царь. Поэтому из дому, из дворца то есть, почти не выходит — все на троне сидит.
