А если бы я Алкмеона побил?
— Хорошо. Расскажу...
Папа долго молчит, наконец качает головой.
— Думал, потом. Ну ладно. Тебе все равно расскажут... У меня такое с детства. Только вижу я не реку, а огонь. Если разозлюсь — себя не помню. Говорят, я очень храбрый...
— Ты храбрый! — перебиваю я. — Ты самый храбрый, папа!
Его рука ерошит мои волосы.
— Может быть. Но когда начинается бой, я вижу только огонь. Словно дерусь не я, а... Даже не знаю кто. Мне нельзя сердиться, нельзя ни с кем ссориться. Ты видел, в гимнасии мы боремся только с Капанеем. И на копьях, и на мечах. И просто так.
Да, действительно. По праздникам дедушка Адраст всегда устраивает агоны — соревнования. То за кубок, то за новую колесницу. А папа...
— Мы с Капанеем друзья, я не могу на него сердиться, понимаешь? Даже с Полиником... боюсь. А в Калидоне...
Сегодня папа согласился рассказать. Он не хотел, но я очень просил.
— У отца был двоюродный брат — Мелан. Он курет, из западной Этолии. Ты помнишь, я тебе говорил...
Это я помню. На папиной родине живут калидонцы и куреты. Одни на востоке, другие — на западе, в горах. Калидонцы еще ничего, а куреты — совсем дикие. В шкурах ходят.
Как волки.
— Мелан со своими сыновьями и братом Афареем хотели убить отца и захватить престол. Их было восемь человек, они напали на отца в храме Артемиды...
— И... И ты их убил?
Я замираю — от страха и одновременно восторга. Восемь человек! На одного моего папу!
— Убил, — в его голосе не слышно радости. И гордости не слышно. — Даже не помню, как это было. Плеснуло в глаза — все... А потом меня обвинили в нечестии. Будто бы в храме нельзя убивать.
— Но они же напали! — возмущаюсь я.
— Вот и я так думал, сынок. А получилось... Обвинил меня Алкатой, твой двоюродный дед, отцов брат. Теперь-то я понимаю — он тоже хотел править в Калидоне, наследовать отцу, ведь я — единственный сын. Он был хитрый, понял, что со мной. Понял, что мне нельзя сердиться. Обвинил при всех, на совете. Назвал нечестивцем, оскорбил...
— И ты...
— Его охраняли пять человек, — отец качает головой. — Думал за спины спрятаться. Не спрятался... Ну а убийство Родича прямо на совете... Меня никто не решился очистить от скверны. И до сих пор не решается.
Я знаю. Папу так и зовут — Тидей Нечестивец. Или Непрощенный. За глаза, конечно. Шепотом.
— Но ведь ты не виноват, папа!
Его рука вновь гладит меня по голове.
— Кто знает, Диомед, кто знает... Поэтому я ни с кем стараюсь не ссориться. И вина почти не пью. Говорят, это наказание богов. Не знаю...
— Боги плохие! — решаю я. — Они злые. Дядя Капаней прав — с ними нужно драться. Собраться вместе — и...
Папа не отвечает. Молчит, молчит, молчит. Мне даже становится страшно.
— Нет... Нельзя. Бойся богов, Диомед! Бойся!
Сегодня я впервые пошел в гимнасий.
Впервые — после болезни. И Капанид пошел. И Ферсандр. Сначала мы бегали, потом метали диск, а потом дрались копьями.
Папа говорит, что копьем не дерутся, а «работают». Но мы все равно дрались. На нас были полотняные панцири и тяжелые шлемы, поэтому можно бить со всей силы.
Но на этот раз я со всей силы не бью. Только по мишени. У мишени нет ребер. Поэтому Сфенел сегодня меня побеждает.
Днем, когда солнышко совсем пригрело, в гимнасий зашли папа, дядя Капаней и дядя Эгиалей. Дядя Эгиалей и папа спорили, что лучше: лук или копье. Дядя Эгиалей сказал, что лук лучше. Только тетиву надо тянуть не от груди, а от уха.
Он показал. Он попал. Дядя Эгиалей лучше всех стреляет. Говорят, он учился луку у бога Эрота. Я его спросил, а он сказал, что учился у Эрота, но не этому. А папа сказал «Гм-м».
Зато папа лучший на копьях. Его никто не может победить. И он меня учит! Я тоже буду лучшим.
А дядя Капаней говорит, что лучше всего не копье, а дубина. И смеется.
А потом мы снова бегали, а дяди и папа спорили о железе. Я так и не понял, почему. Из железа делают украшения. У тети Эрефилы есть железное кольцо. А у тети Эвадны — браслет.
Папа сказал: «Вот бы мне сотню парней в железе!» Зачем ему столько мальчиков с украшениями?
Потом мы обедали, и папа сказал, что после обеда я не буду больше бегать, а пойду вместе с дядей Эгиалеем к дяде Эвмелу. Я спросил, пойдут ли с нами Сфенел и Ферсандр, а папа сказал, что нет.
Я очень огорчился. Сегодня я не смогу победить Капанида на копьях. Он мой друг, но я не хочу, чтобы меня побеждали!
* * *
У дяди Эгиалея длинные ноги, поэтому он быстро ходит. Я так быстро не умею, а он смеется и говорит: «Догоняй!»
Я догоняю.
Сначала я догонял его у могилы Форонея (который огонь людям принес), но не догнал. Потом мы пошли к Критериону, где стоит большое каменное кресло. На это кресло иногда садится мой дедушка и судит разбойников.
Я спешил. Но все равно не догнал!
Тогда мы пошли к воротам Лариссы, где живет дедушка Адраст, но подниматься не стали, а свернули к Аполлону Волчьему. Там я почти догнал дядю, но он все равно меня опередил и первым пришел к Голове Медузы.
Эта Голова — настоящая. Саму Медузу у агоры похоронили, а голову тут на память оставили, когда злой Персей ее убил. Медуза была хорошая. Она охраняла Аргос, а Персей был разбойником. Это он потом ванактом стал. И все равно его изгнали. За Медузу. Медуза, между прочим, — моя прапрапрабабушка (три раза «пра»!).
Про Персея и Медузу у нас каждый мальчишка знает. А те, кто приезжает, думают наоборот и удивляются.
Папа говорит, что у Персея все дети — разбойники. И внуки. И даже правнуки. Один Геракл хороший. А дядя Амфиарай говорит, что и Геракл плохой. Что ему лучше бы в колыбели умереть.
Я сам слышал!
Возле Головы Медузы я догнал дядю, но оказалось, что уже пришли. Пришли, так как дом, где живет дядя стоит совсем рядом.
Я это совсем забыл, потому что редко здесь бываю. Тут чужие мальчишки. Они злые и никого не пускают. Их много, с ними даже втроем не справиться. Поэтому я хожу сюда только на дни рождения дяди Эвмела. Сам он к нам не приходит — не любит выходить из дому.
Дядя Эвмел — очень старый, ему, наверное, сто лет. У него белые брови и совсем нет волос на голове. Некоторые мальчишки его боятся, но я знаю: дядя Эвмел очень добрый и хороший. Только больной.
