— Лучше бы твой мальчишка Амфиарая ударил! — смеется дядя Капаней. — Нет, ну надо же, а? Шестилетний! Четырнадцатилетнего оболтуса! Геракл бы точно сказал: «Маленьких обижают!» Помните, как он орал? Ма-а-аленьких обижаю-ю-ют!
Не знаю, громко ли кричал дядя Геракл, но уж не громче дяди Капанея. Все улыбаются — даже папа. Даже дядя Полиник. То есть не улыбается, но... почти.
— Парня учить надо, — роняет дядя Эгиалей. — По-настоящему учить. И не только войне. Есть тут одна задумка...
Учить? Я снова удивляюсь. Я и так учусь. Уже полгода я хожу в гимнасий, там все бегают, прыгают. Я даже на колеснице ездил! Не сам, конечно.
— Ладно, пойду. Если что... Попытаюсь уговорить отца.
Дядя Эгиалей подходит ко мне, кладет руку на плечо (как дядя Капаней папе!).
— Выше нос, Тидид. Выше, еще выше!
Он улыбается. Я краснею. Я удивляюсь. Почему-то я думал, что меня станут ругать. Сильно ругать. А меня никто не выругал. Даже папа! Мне даже показалось, что папа испугался. И не за Амфилоха — за меня.
А зачем за меня пугаться? Я ведь не болен!
— У него то же, что и у меня, ребята. Понимаете?
«У него» — это у меня. Дядя Эгиалей ушел, а меня, кажется, просто забыли выставить за дверь.
— Он говорит, что ничего не помнит. Что он видел реку. И — все...
Дядя Полиник кивает, дядя Капаней — тоже. И снова я ничего не понимаю. Неужели папа болен? Но он не болен, он очень сильный! Его только дядя Капаней побороть может. Он — и, конечно, дядя Геракл.
...Когда папа был таким, как дядя Эгиалей, на него напали враги. В Этолии, где он жил. Папа их всех убил. Он молодец! А дедушка Ойней на него почему-то обиделся. Обиделся — и проклял.
— Мне это стоило очень дорого. Очень!.. Я думал, все кончится на мне...
Почему папа говорит так, будто я болен? И почему никто с ним не спорит?
— Мы, ребята, становимся опасны. Понимаете? Просто опасны.
— Конечно, опасны! — гудит дядя Капаней. — Пусть только кто сунется!
— Я не о том, — отец морщится, зачем-то трет щеку. — Мы все — я, ты, Полиник, Адраст, Тезей, Геракл — потомки богов. Так?
— Та какой я фотомок! — откликается дядя Полиник. — Сетьмая вода на финоградном сусле...
— Все равно. Нас даже называют героями. А какие мы герои? В каждом поколении — безумцы, калеки, просто больные...
Я совсем не понимаю папу. Да, мы все — потомки богов. И Сфенел, и Ферсандр, и даже Алкмеон с Амфилохом. Это — хорошо. Мы — герои!
— Какое-то... ядовитое семя. Геракл... Нет, не Геракл. Иолай, его племянник, сказал, что мы опасны для богов. Ладно, для богов — мы для людей опасны! Я думал, хотя бы Диомед...
— Нато бы к оракулу, — неуверенно предлагает дядя Полиник. — Жаль, Асклефий умер!
— Да иди ты со своими оракулами — басит дядя Капаней. — Ни приапа собачьего...
— Эй, здесь ребенок! (Это папа.)
— М-м-м... Ни пса они там не знают! Сидят у жертвенников, морды наели и каркают: «Воля богов! Воля богов!» Я бы всех этих пифий разложил бы на полянке и...
— Эй! (Это уже дядя Полиник.)
— М-м-м... И выпорол бы, чтобы людей не дурили и все идолы бы в костер кинул! Какие они боги? Засранцы приапо...
— Капаней!!!
(Это они оба — и папа, и дядя Полиник.)
— А пусть слушает! Слышишь, Диомед? Боги — они не боги! Они что, мир создавали? Человека создавали? Они пришли на готовенькое, расположились, как разбойники в чужом доме, и корми их! И деревяшкам кланяйся! А им все мало, проглотам. Овец мало — быков подавай! Быков мало — людей режь! Что, не так?
Глаза закрыты. Сейчас Зевс кинет молнию...
Сейчас!..
— А все потому, что мы их боимся. А чего их бояться?
— Потому что они сильнее!
Это папа. Я раскрываю глаза. Кажется, обошлось. Добрый Зевс не кинул молнию.
— Они сильнее. А если враг сильнее, ему надо платить дань. Что поделаешь...
И это папа?! Мой папа, который ничего не боится? На миг мне становится обидно за папу.
— Да не сильнее! — огромная ладонь дяди Капанея рассекает воздух. — Это мы — слабее. Вот Геракл. Взял Аполлона — и скрутил. И Таната скрутил! И Аида!
— Это сказки! — качает головой дядя Полиник. — Я его, Геракла, сфрашивал, когда он еще пыл... Ну, вы понимаете. С Аидом он не трался. Никто не может бороться с Гадесом.
— Потому что все мы — каждый за себя. А объединиться бы всем, таким, как ты, Ойнид. И я. И ты, Полиник. И даже Амфиарай. И Геракл. Да мы им!..
Молнии все нет. Кажется, Зевс простил дядю Капанея. Или просто не слышит? А может — испугался?
— Да ладно, чего скисли? — смеется дядя Капаней. — Все в порядке, только трусить не надо. А твой мальчишка, Ойнид, первым воином будет. Во всем Аргосе! Лучше тебя. И лучше меня!
Я снова краснею. Не каждый день такое услышишь. Сам дядя Капаней сказал!
И почему папа не рад?
— Как гофорит Эгиалей, латно, — дядя Полиник встает, почему-то смотрит на дверь. — Уедете в Тиринф — не страшно. Что Тиринф, что Аргос... А не офсудить ли нам, ребята, кое-что пофажнее? Фчера я получил фисьмо... письмо из Коринфа...
И меня выгоняют. Я снова удивляюсь — наверное, в сотый раз за этот вечер. Что они такого собрались обсуждать? Про дядю Амфиарая мне слушать можно, про оракулы можно. И про богов — тоже можно.
А про что нельзя?
* * *
Дядя Капаней часто ругает богов. И дядя Амфиарай тоже. Я, правда, не слыхал, и Сфенел не слыхал, но об этом все говорят. Только ругают по-разному. Дядя Капаней всех богов плохими словами называет, а дядя Амфиарай ругает Зевса. Из-за этого дядю Амфиарая никто не любит, хотя он Вещий. А дядю Капанея все любят — кроме дяди Амфиарая.
Почему так?
Папа не хочет мне объяснить. А маму я еще не спрашивал. Она так редко приходит! В следующий раз я ее обязательно спрошу.
Папа богов чтит. Не так, как дядя Полиник, но чтит. И я хожу в храмы. И жертвы приношу. И Сфенел тоже ходит, хотя его папа богов ругает. У нас в Аргосе полным-полно храмов! Только на нашей улице их четыре: храм Трубы (это мы его так называем, а вообще-то он храм Афины Победоносной), храм Тихи- Счастья, маленький храмик Арга и храм Елены.
Храм Елены — самый лучший. Елена — золотая. Она очень красивая.
Папа сказал, что он знает богиню Елену. Что богиня Елена живет в городе Спарте. Что там она еще красивее, чем в храме.
Папа еще сказал, что дядя Капаней знает богиню Елену лучше, чем он. Совсем хорошо знает. Я как-то спросил дядю Капанея об этом, а он взял меня за ухо и велел сказать, кто мне об этом сообщил. Но я папу не выдал! А дядя Хапаней почему-то покраснел. А потом извинился (за мое уxo) и сказал, что это все неправда, будто он знает ее, Елену, «совсем хорошо». Он богиню Елену просто знает. Он был в Спарте и
