ворот выбегали новые воины. Еще немного — и поползет толпище вниз, с холма... А наши все мертвецов из доспехов выковыривают. Ну, Агамемнон!
— Ладно, давай скучать, — решил я. — Полезут твои, тогда и начнем доспехи портить!
Я бухнулся прямо на песок, он присел напротив. Расстегнула рука ремешки золоченого шлема.
...Курносый, короткая бородка (точно как у меня, только светлая), яркие губы.
— Тогда отгадай загадку, Диомед Тидид, ванакт аргивянский. Пращур мой камень таскал, дед по небу летал — а я в Ликию попал.
От неожиданности я рассмеялся. Рассмеялся, думать стал. С камнем — неясно, с Ликией — тоже (мало ли здесь ликийцев?), а вот по небу...
...Ну точно мы с дядей Эвмелом в его горнице!
— По небу летали Персей и...
— Не попал! — хмыкнул курносый.
— ...и Беллерофонт, который на Пегасе Крылатом. Ты... Ты — родич Беллерофонта?!
От неожиданности я вскочил. Не может быть! Беллерофонт, победитель Химеры Огнезевной, деда Ойнея побратим!
«...К алтарю Телефа... Там... Там... Там мы поклялись в вечной дружбе... с Беллерофонтом. Он... Кубок, найдите кубок!.. Беллерофонт...»
— В цель, — кивнул парень, но уже серьезно. — Пращур мой Сизиф камень катал — говорят, и до сих пор тужится, дед Беллерофонт летал — долетадся, а я — Главк, сын Гипполоха, наследник ликийский. Ну, со свиданьицем, внук Ойнея Бесстрашного!
Хорошо, когда можно забыть о войне, хотя бы на час. Хорошо, когда можно сидеть на горячем песке, разговаривать, вспоминать... Ойней Бесстрашный! А я деда все больше Живоглотом величал!..
— Они не сдадутся, — неторопливо рассказывал Главк Ликиец, — Троя не сдастся, Диомед, пока живы Гектор и Парис. Парис — он бешеный, болтают, будто он вообще не человек...
Я невольно вздрогнул. Не человек... Кто же?
— ...А Гектор твердо надеется на союзников. Войско Суппилулиумаса не так и далеко.
Я кивнул, соглашаясь. Агамемнон, кажется, напрочь забыл о хеттийцах. А зря!
— Общий у смертных Арей[61], Главк Гипполохид! Все может быть. Если мы ворвемся в Трою, пленных будет мало. Очень мало! И я не завидую этим пленным. К тому же я слыхал, что Суппилулиумас не прочь наказать Приама. Троя не слишком спешила платить дань в последние годы!
Он подумал, посуровел лицом.
— Ты прав, Диомед Аргивянский. Общий у смертных Арей... Но с Гектором говорить бесполезно. Поговорю с Геленом Прорицателем, его братом. Он никогда не хотел этой войны...
Крепкие пальцы взялись за застежки панциря. Золоченое чудо легло на песок, рядом со шлемом.
— Держи, Тидид! Обменяемся на память!
Хотел я ему сказать, что мой доспех, тот самый, который мне куреты-родичи подарили, старый, латанный вдоль и поперек, и десятой доли не стоит. Но не сказал. Еще обижу парня! Он, по всему видать, не дядюшка Терсит. И не Агамемнон.
— Расскажу, что самого Диомеда ободрал, — хмыкнул Главк, примеряя мое старье. — Так ведь все равно не поверят, побратим!
— Еще чего! — возмутился я. — А вот мне поверят. Снял я, скажу, с Главковых персей корысти, в золоте ярком оне!..
— Весь в дедушку Ойнея! — печально рассудил внук Беллерофонта.
Сквозь сон — шум непонятный. Сквозь сон — голоса. И даже не проснувшись, даже глаз не открыв, понял...
— Беда, Тидид!
Приподнялся, плащ откинул, сел.
— Что?.. Кто?
Возле костра — все трое. Сфенел, Эвриал, Фоас. На бледных лицах — красный отсвет, словно пламя Гадеса на миг прорвалось из-под земли.
— Паламед. Агамемнон и Одиссей убили Паламеда...
«...ОНИ будут воевать чужими руками, человеческими». «...Агамемнон служит ИМ, даже не понимая этого. Мой родич Одиссей назвал цену, и его купили. Я думал, что с НИМИ можно иначе... на равных. Я был дураком, Тидид. Мы умрем. Я не вернусь...»
Вы оба были правы. Сияющие, мои братья по великому знанию, знанию о Номосах и Едином! ОНИ воюют чужими руками, Чужедушец! ОНИ не простили тебя, Эвбеец!
— Ты, понимаешь, Тидид, что сейчас начнется? Паламед был сыном Навплия, теперь Эвбея выйдет из союза, переметнется к Приаму, нас окружат с моря!..
Если бы только это. Смуглый, если бы только это! Когда ИМ надоест воевать чужими руками, Паламеду уже не стать рядом со мной плечом к плечу...
Рассказывали долго, перебивая друг друга, споря, а я только усмехался — горько, безнадежно. Все как в той байке с хитоном: то ли он хитон украл, то ли у него хитон украли, но что-то с хитоном точно было! Паламед, наследник всемогущего Навплия, предает нас за мешок золота? Да этим золотом на Эвбее улицы мостят! Видать, не поделили Лаэрт Итакиец и Навплий Эвбеец, старые пираты, наше винноцветное море. Это и есть твоя «война по-человечески», хитромудрый Одиссей?
...Или просто ОНИ приказ отдали?
— Кто предатель, зачем предатель, за сколько предатель — это теперь в Гадесе разберут, — наконец рассудил мрачный Фоас. — Ну, пусть Одиссей прав, трижды прав, семь раз прав. Пусть даже Паламед нас продал, родину продал, дедову могилу продал, да? Что делать нужно, родичи? Судить нужно, войско собрать, свидетелей пытать-допрашивать. Вдруг оговорили хорошего человека, а? А тут никого не позвали, накинулись, камнями побили, понимаешь! Давай, Тидид, народ собирать, всех собирать, Агамемнона судить, за убийство судить...
...И встанут микенцы в рогатых шлемах вокруг своего вождя, и ударит медь о медь, , и рассмеются троянцы за Скамандром, и расхохочутся ОНИ на Олимпе, запах свежей крови чуя. Нашей крови — крови Гекатомбы.
— Молчать! — решил я. — Не время сейчас. Потом, если выживем...
Дураки под предводительством дурака в Кроновом Котле...
* * *
Беда не приходит одна, а все с детишками. Пришла беда — отворяй ворота. То не беда, что возле дома — лебеда, вон храмы горят — и то боги не шумят...
— Я, Нестор Нелид, конник геренский, старейший меж вами, прошу сверх доли двудонный кубок из золота, посеребренный внутри, с пластинами и голубками!
