Отныне ты мой кровник, Одиссей Лаэртид!
...А за желтым Скамандром, возле Ватиейского холма, белокурый мальчишка с седыми висками срывал голос, вызывая на бой того, кто лишил его счастья, лишил жизни.
Менелай Атрид бросал вызов Трое.
Надо было воевать дальше.
АНТИСТРОФА-II
Я гнался за Энеем.
Ныло пропоротое стрелой плечо, пот заливал глаза, исхлестанные бичом кони обиженно ржали, но я видел только одно — несущуюся по неровному полю золоченую колесницу и высокого широкоплечего здоровяка в огромном гривастом шлеме. Эней уходил, убегал, уносился к спасительным стенам. Дарданец не принимал боя, как и позавчера, вчера, сегодня утром...
Я положил руку на плечо Капанида. Сфенел понял, вздохнул, придержал измученных лошадей. Эней Анхизид, сын Пеннорожденной, сын ТОЙ, что убила мою Амиклу, ушел.
Война сходила с ума. Война корчилась; рвалась на клочья, распадаясь на мелкие схватки, на поединки, на драки, когда в ход шли не мечи — кулаки. Вожди гонялись за вождями, не обращая внимания на козопасов в полотняных панцирях, строй превращался в месиво, в кровавое болото, в кровавую лужу.
Война сходила с ума. Я не удивлялся. Иначе и быть не могло.
— Да ты же ранен, Тидид! Поехали в лагерь, ты кровью истечешь!
— Не стоит. Перевяжи... чем-нибудь...
Меня подстрелил Пандар, лучший троянский лучник, в последние дни сопровождавший нас с Капанидом, словно тень. Не на своей колеснице — на Энеевой. Позаботился Анхизид, чтобы было кому спину его щирокую прикрыть! Вчера стрела только скользнула по золоченому панцирю (спасибо Главку- побратиму!). Сегодня ему повезло больше — острый бронзовый наконечник пробил правое наплечие.
Будем чем гордиться его душе в Темном Аиде, когда какой-нибудь доброхот напоит ее жертвенной кровью, возвращая память! Забыл Пандар-стрелок, пытавшийся добить аргивянского ванакта, что в Аргосе копье учат кидать и левой рукой. Забыл — или не знал. Я вбил бронзовое жало прямо в разинутый от удивления рот. А вот Эней ушел.
Скинул труп с колесницы, перехватил вожжи, заорал дурным голосом...
— Да не дергайся, не дергайся, Тидид! Понимаю, что больно! Слушай, этот Пандар... Тот самый, что в Менелая стрелял?
— Тот самый...
Белокурому не дали убить Париса. В самый разгар поединка, когда белый от ненависти Атрид уже дожимал врага, стрела Пандара пробила ему плечо — как и мне, только левое. Бежал Парис-Петушок[62] быстрее лани Керинейской, да так, что после болтали, будто его Афродита по воздуху в Трою унесла. На темном облаке.
Я этого не видел — приводил в чувство ополоумевшее от глупости Атрида-старшего войско. Успел! Прикрыл нас Менелай узкими плечами, замазал глаза Керы своей больной кровью. Хорошо, что затянулась рана — не сразу, к вечеру...
...А еще болтали, что не один Пандар-клятвопреступник стрелу к тетиве прилаживал. Другой был, тоже целился, только троянец первым успел.
Другой.
Уж не из своего ли знаменитого лука целился ты, Любимчик? Из того, о котором ты мне в Калидоне все уши прожужжал? Ничего, с Пандаром я уже переведался...
— Во! Готова повязка, не хуже Асклепиевой будет. Слушай, давай тебя все-таки в лагерь отправим! Мы тут с Эвриалом сами...
— Нет, нельзя. Ты же видишь, как они обнаглели!
Да, обнаглели! Вон снова собираются, впереди две колесницы, за ними толпа в широких белых плащах, покрытых медными бляхами. Пеласги? Пеоны? Да какая разница! Быстро Ирида-вестница обернулась! Все узнали в Трое: и про нелепую ссору дурака с малышом, и про Паламеда, и про Панику- дочку. Узнали, спесью-наглостью до ноздрей налились. А у наших точно душу вынули. И теперь они давят, не мы. Они наступают, они заливают Скамандр нашей кровью. Уверен в себе Гектор-лавагет, даже на ночь войско за стены не уводит, того и гляди до кораблей наших доберется.
Что мы можем? Что и раньше — бить вождей, разгонять толпы варваров. Договорились меж собой: Аякс Большой Гектора на себя берет, Аякс Локриец — его брата Гелена, я — Энея.
...А кого же еще? Кто ЕЕ сын?
Держимся, деремся. Скверно деремся, ежели честно. А тут еще этот Рее...
— Капанид, колесницы видишь? Правь на левую! Ну чего скис? Мы — Аргос, басилей Сфенел! Ну!
— Арго-о-о-о-ос! Уноси тепленького-о-о-о!
Война сходила с ума.
— Да мы! Да мы тоже!.. Мы их!.. Гипенора-царя убили, Демакоона Приамида убили, Антифа Приамида убили, Ферекла-корабелыцика убили, Пироса-фракийца, Гипсенора-долопа, Сарпедона-ликийца, Симоисия-дардана, этого... пеона, у которого колесницу ослы возили...
— Ослы! Ослов одолеть просто! Убить-то убили, да только сами... Считай: братья Доклесиды, Орсилох и Крефон, погибли, Менесф и Анхиал, дружки Аяксовы, погибли, Левк-итакиец погиб, Диора Амаринкида фракийцы проклятые пополам разрубили...
— Точно, точно! А кто жив, почитай, все переранены: и Агамемнон, и Диомед, и Одиссей, и Менелай...
— Вот мирмидонцам хорошо, трусам этим. Сиди в лагере, живот чеши...
— Да не живот они чешут!
— А еще этот Рес-фракиец. Слыхали? Бог он, вот кто! Не хуже Арея-Ярого бог! Стоит ему до Трои добраться, на Фимбрийскую равнину ногой стать...
— Да ну, и не таких Ресов резали!
— Не скажи! Рее не прочим чета. Чистый бог! Уже все знают: стоит ему коней, значит, своих волшебных в Скамандре напоить, то все! Никогда нам Трою эту проклятую не победить — даже если три Лигерона в бой пойдут.
— Бог... кони... Чего ты мелешь, пень амбракийский?
— Сам ты пень амбракийский!
Над Фимбрийской равниной — черное звездное небо. Отражается небо в земной тверди, рассыпается тысячью блесток-костров. Недобрый огонь на небе, недобрый огонь на земле...
Близко, совсем близко звездочки-костры. Они уже за желтым Скамандром, за могилой амазонки Мирины, где дрался с Парисом белокурый Менелай Атрид. Совсем рядом враг. Притаился у огня, не спит, ждет, старую желтую траву палит. А за блестками-кострами, за черной зыбкой тьмой — Троя.
Крепкостенная.
Неприступная.
Троя-Армагеддон.
Сквозь вязкое забытье. Сквозь безвидную бездну... ...Мама целует, мама гладит по щеке — как тогда, в невозможно далеком детстве, когда папа был жив и все были живы...
Зачем ты мне снишься, мама? Зачем?
— Я здесь, маленький...
Холодный пот на лбу, холодный пот на ладонях, холодные угли погасшего костра. Мама сидела рядом — незнакомая, чуть сгорбившаяся, в тяжелой темной хлене.
— Мама?!
И даже сквозь радость, сквозь растерянность и ужас — боль. Мама... С ней что-то... С ней что-то не
