кормчими Идоменеевых сторожевых кимб, насколько далеко можно уйти из нашей ловушки. Уйти — и вернуться.
...Пока только до Лемноса, дальше — стена. Тает Котел, но медленно, слишком медленно. Перестарался Крон-мертвец, слишком прочен оказался черный лед Времени! Когда мы с дядюшкой Психопомпом перемирие заключали, понял я: ОНИ тоже в ужасе. Легко вызвать тень из Тартара, а вот обратно загнать — поди попробуй!
А после и дело искать себе перестал. Сел прямо на песок, на горизонт уставился. Не уйду! Так и буду смотреть, чаек считать. Все привычно, все знакомо. Справа острые скалы Ройтейона, впереди — винноцветное море с черными пятнышками кораблей-сторожей. Слева три, справа три... Нет, не три! Больше!
Дрогнуло сердце. Не зря ждал, не зря чуял! Ветер (капризный Нот) дул прямо в лицо, от недальнего фракийского берега. Дул, раздувал паруса пентеконтер. Почему-то мне они показались черными — от бортов до «вороньих гнезд» на мачтах. Словно два корабля-ксена, мчавшиеся на всех парусах к нашему (нашему, ха!) берегу, и вправду плыли из Темного Эреба.
Бредовая, нелепая мысль белокрылой чайкой коснулась сердца. Эреб шел за мной. ТАМ устали ждать заблудившуюся Дурную Собаку.
И вот уже весла видать — лихо гребут, на полную выкладываются, и черные борта, и паруса (черные!)... Я встал, дернул ворот хитона, горько улыбнулся. Заждались, видать, там, в Эребе?
Пентеконтеры неслись, перегоняя друг друга. Вот левая впереди, вот правая обгоняет, теперь обе вровень. Увлеклись, того и гляди на песок выскочат, к самым троянским стенам погребут! Засуетились дозорные, прибежал кто-то из гекветов, на всякий случай ведя подмогу. Я не слушал, не оглядывался.
Смотрел.
Черные корабли, черные паруса. Эреб-Прошлое вспомнил обо мне...
Золотой лик Геры Анфии смотрел на меня с паруса левой пентеконтеры. Золото на черном... Я помнил эти цвета с детства, с первых шагов по Глубокой улице. Золотая Гера Анфия, покровительница Аргоса Неприступного, сияла на щите моего деда, ванакта Адраста, прозывавшегося среди людей Злосчастным. С этим щитом дед ушел на Фивы. Там и остался щит...
...И черным, без единого проблеска, был парус корабля, что темнел справа. Черным, как щит Амфиарая Вещего...
Прошлое шло ко мне. Мчалось. Разбрызгивало покорную воду. И вот уже резные корабельные носы видать, и воинов, что стоят на палубах. И двух высоких плечистых парней — тоже таких знакомых...
Ткнулись черные носы в серый песок — в единый миг, в единую каплю воды из клепсидры. Двое спрыгнули вниз, на меня поглядели, друг на друга.
Шагнули... Да. Прошлое шло за мной. Прошлое в сером эфебском плаще, прошлое в плаще черном, траурном...
В сером эфебском плаще шел ко мне погибший под Фивами дядя Эгиалей — знакомыми широкими шагами шел. Молодой, моложе, чем даже я его помнил. Шел, улыбался.
И темен, под стать плащу, был лик сгинувшего невесть где Алкмеона Заячья Губа. Тоже молодого, чуть старше, чем мой вечный враг был в тот день, когда мы подрались с «пеласгами» на Глубокой. И не было больше у Алкмеона его губы заячьей. Исчезло уродство. Красивый сильный парень в траурном плаще...
Ударили в песок сандалии. Переглянулись те, что пришли за мной из черной пасти Эреба.
— Басилей Киантипп Эгиалид...
— Басилей Амфилох Алкмеонид...
— ...Радуйся, ванакт!
В один голос выдохнули. И улыбнулся я прошлому.
— Радуйтесь, мальчики! Здесь нечему радоваться, но вы — радуйтесь!..
— Отец погиб, его убили в спину, — тихо рассказывал сын Алкмеона. — Перед смертью он велел передать тебе, ванакт: «Пусть наша вражда на этом кончится!» И еще он просил прощения за то, что сжег твой дом... Наша семья сейчас живет в Акарнании, у дальних родичей, на чужих хлебах. Что мне там было делать?.. Дядя Диомед, что вы не поделили с папой? Неужели этот проклятый венец?
И что тут ответишь? Мы стали с Алкмеоном врагами из-за того, что его стая пеласгийская играла в бабки на нашей Глубокой? Что он когда-то обзывал меня этолийской собакой?
Прощай, Алкмеон, мой родич, мой вечный враг! Жаль, не поговорили напоследок. Хайре!
— А мне велел плыть сюда басилей Промах, — негромко добавил маленький Киантипп. — Велел спешить. В Аргосе... Не очень хорошо в Аргосе, дядя!
Это я уже понял. Как и многое другое — тоже плохое...
Заставил себя улыбнуться... рассмеяться.
— О делах потом, богоравные басилеи! Бой будет завтра, а пока... идемте-ка в гости. Сфенел Капанид, басилей Аргоса, нас, поди, заждался. У него для вас такие новости есть, такие интересные!..
И действительно: забился Капанид со своею Астартой в шатер, носу не кажет, повоюет — и обратно. Хоть бы разок пригласил!
...А мы и без спросу зайдем.
— Вот хорошо! — обрадовался наивный Киантипп. — Его жена как раз просила кланяться, привет передавать, письмо ему написала...
...В Аргосе плохо. Я решил не возвращаться, забыть, но для всех Диомед Тидид по-прежнему — аргивянский ванакт. Прав Алкмеонид — проклят этот венец!
Проклят!
— Э-э, ванакт Диомед! Какая радость, ванакт Диомед! Родичи приехали, пить будем, гулять будем, всю ночь радоваться будем, весь день радоваться будем! Твои родичи — наши родичи, твоя радость — наша радость! Ва-а-ах!
— Дому этому и хозяину с хозяйкой — всех богов Олимпийских благоволение! Зевс, Гера, Гестия, хай!
Пою я соловьем (не хуже Любимчика!), вино из чаши на пол проливаю — для НИХ! — по обычаю...
Была бы воля да желание, не смеялся бы я — хохотал. А так — только улыбаюсь. Ох и вид был у богоравного Капанида, когда мы всем войском в его шатер ввалились! А Киантипп и вправду первым делом принялся приветы-поклоны передавать. И даже письмо «дяде Сфенелу» поспешил сунуть — от его богоравной супружницы письмо. Старалась, бедная, два папирусных свитка надиктовала.
А теперь сидит Киантипп-басилей, челюсть до пояса свесил... И чему это мы молодежь учим?
В общем, похохотать бы, но я только улыбаюсь. И то через силу.
...Плохо в Аргосе, совсем плохо! Успел мне Эгиалид кое-что на ухо шепнуть. Похолодели у меня руки...
Но это потом. А пока нужно здравицы провозглашать, улыбаться... на Астарту поглядывать. Конечно, никакая она не Астарта. Иное у нее имя, да только я его даже запоминать не стал. Успеется! Другое интересно. Ни разу не взглянула на меня беззаконная Капанидова супруга. Ни на меня, ни на Эвриала, ни на остальных. Сидит возле Сфенела-репконосого, в полог шатра уставилась, даже ликом своим набеленным-нарумяненным не дрогнула. Словно и вправду идол золотой, не женщина. Но почудилось почему-то — уже знакомы мы с нею. Почудилось — перечудилось. Откуда?
А отчего это мой друг эту Астарту никуда не выпускает? Боится, что украдут, — как Елену?
— Аргосу нашему Неприступному, всему отечеству нашему — богов Олимпийских благоволение! Да стоит земля наша вечно-вековечно! Гера Анфия! Гера Анфия! Гера Анфия! Хай!
Молодец, Смуглый, выше чашу тяни! А сейчас Фоаса-родича очередь, пусть про братство этолийско-аргивянское завернет...
Даже не смотрит Астарта. Даже бровью не ведет. Где же я мог ее видеть?
...А в Аргосе плохо. Я догадывался, но только не знал — насколько...
— Радуйся, родина наша далекая!
Хей-я! Хей-я!
Радуйся, Аргос, богами хранимый!
