— Меня, старуху? — внезапно рассмеялась она. — Уходи, Диомед, наглый седой мальчишка, уходи, пока не поздно!
Седой? Я поднес руку к виску. Несколько белых волос — разве это седина? Обидно даже!.. Но ведь Она не видит!
— Я не уйду, Светлая! Не уйду!
— Ну, тогда...
Ее рука сжала мои пальцы. Мы шагнули за камень...
....Плеснул в лицо нежданный ветер — свежий, прохладный.
Ночной.
Исчезло солнце, черным пологом задернулось безоблачное небо... Поляна огромное поваленное дерево вдали, острый свет полуночных звезд, огоньки над сонной травой.
И Ее серебристый смех — легкий, такой знакомый.
— Узнаешь, наглый скворец?
Отвечать не было сил. Все как в моем сне. Только Она жива...
— Обернись!
Живые темные глаза смеялись. Исчезла немощная старуха. Передо мною стояла Она, и серебряным огнем светилось Ее тело.
...Горделивая шея у нее над сверкающей грудью. Кудри ее — лазурит неподдельный. Золота лучше — округлые руки ее. С венчиком лотоса могут сравниться пальцы...
— И не вздумай падать на колени, глупый мальчишка! — вновь рассмеялась Она. — Сядь! Я бухнулся на траву — как когда-то.
— ...Ты был прав, Диомед, там, в Аркадии, Я уже мертва. Все, чем была Я, — лес, поляна, трава на ней — этого уже нет. Твой сон не солгал...
Ее пальцы — живые, теплые, гладят меня по волосам. Не хочется открывать глаза, не хочется ни о чем думать.
— Но здесь есть убежище даже для тех, кто умер. За этими камнями Я — по-прежнему Я. Но только полуживая старуха может выйти за их кольцо. И то очень ненадолго...
Я обнял Ее за плечи. Она покачала головой, вздохнула.
— Чего ты хочешь, мальчик?
Я вдохнул запах Ее кожи, осторожно коснулся губами...
— Остаться с Тобой! Ты была права, Светлая, я искал Тебя в других, искал всю жизнь, я воевал, брал города, плыл через Океан...
— Чтобы остаться тут со Мною? — вздохнула Она.
— Да...
— Оглядись еще раз.
Я улыбнулся. Все и так ясно. Поляна, огоньки над травой, седой мох на старом дереве...
— Ты мог бы провести здесь всю жизнь, Диомед? Ты уже не мальчишка, ты взрослый.
— А что там хорошего снаружи? — упрямо возразил я. — Война, предательство, ложь, кровь!..
— Там жизнь, Диомед.
Она встала, и вновь ахнул я, не в силах отвести глаз от Ее красоты.
— Ничто не дается просто так. Я могу жить только здесь, но дело не во мне. Неужели ты не понял? В этом городе все такие, как Я! Города давно нет, и людей в нем тоже нет...
— О чем Ты? — поразился я. — Нет?!
Но память уже подсказала, напомнила, холодом скользнула по коже.
— Так что это за остров, дядюшка Антиген? Большой? Настоящий ?
— И все тебе скажи, маленький ванакт! Большой он, как вся наша Ахайя. А вот настоящий ли ? Один раз туда пристали — только камень да трава жухлая. А другой раз... Да сам узнаешь.
— Этот город погиб в давние века, Диомед. Но Тот, Кто властен в Океане, сохранил один день из его жизни. Всего один день. И этот день вечно повторяется здесь. Поэтому никто не помнит, что было вчера. Здесь нет «вчера». И «завтра» тоже нет. Тот, кто не уплывет отсюда до заката, навсегда останется тенью, пленником этого единственного дня...
Исчезла поляна, звезды, деревья. Закружились серые тени, беззвучные, безликие...
— Даже таким, как Я, с серебром в крови, не дано большего. Я не знаю, встречались ли мы уже с тобой тут, в этом городе, остался ли ты здесь навечно...
— Нет! — Я помотал головой, все еще не веря. — Быть не может! Нет!..
— За все приходится платить, Диомед. И за бессмертие тоже — за бессмертие одного дня. Если ты еще можешь — уходи. Не ищи Меня больше, мальчик, Я ведь всегда с тобой. Мы еще встретимся... А сейчас — уходи! Скорее!
— Нет, нет, нет, — шептал я, не в силах оторвать губы от Ее кожи.
Вздрогнули огоньки над тихой травой. Вздрогнули, закружились. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее...
— Тидид! Тидид! Я все понял! Надо быстрее уплывать!
— Знаю, Одиссей...
— Все это вокруг — обман, неправда. Город давно погиб, здесь только его тень, надо скорее!..
— Знаю...
— ...По местам стоять, якоря выбрать, гистоны и долоны поднять, весла на воду!..
Красный, словно налившийся кровью лик Гелиоса вот-вот коснется золотых зубцов. Ярым золотом горят колонны гигантского храма.
Пора!
Я отвернулся от обреченного города, и в глазах засеребрилась вечная ширь Океана...
Прощай, Светлая! Ты права — мы никогда с Тобой не расставались.
Хайре!
— Так пенься, хлябь океанская!
Стучитесь, волны, в борта!
Нас ждет страна, что лежит вдали,
Мы назад не свернем!..
* * *
Почему-то думалось, что хуже не будет. Что может быть страшнее безвидного серого неба, бесконечных волн, сырого тумана?
Страшнее — лед.
Сперва тонкие льдинки, с легким треском ломавшиеся под ударами весел, затем белые поля, белые острова...
— Ты уже видел такое, дядюшка Антиген?
— Видел, ох, видел, маленький ванакт!
Плыть было еще можно — проскальзывая по узким проходам между пористыми льдинами, перетаскивая черные дельфиньи туши волоком по скользкой тверди...
— Ай, какое плохое море, ванакт Диомед! Совсем плохое, да! Знаешь, я еще совсем маленький был, так у нас в Этолии тоже такая зима случилась. Реки замерзли, море замерзло, небо тоже замерзло. Ай, какая плохая зима!
Не согревали плащи. Даже неразбавленное вино не грело...
— Эй, по корабля-я-ям! Живы-ы-ы?
— Хол-л-л-лод-д-д-дно-о-о-о!
— На «Фесте-е»! Идомене-е-ей!
— Порядок, Тиди-ид! Если лед — значит, скоро зем-ля-я-я!
— Шардана-а-а?
