Времени — бесшабашно, бесстрашно, ни о чем не жалея...
— Косса! Хай!
— Тидид! Где ты был? Кабан же!.. Из-под носа ушел кабан!
Неяркое осеннее солнце над поляной, запах прелых листьев, у Любимчика в рыжих волосах — желтая хвоя...
— Кабан! Скорее, Тидид, побежали! Ка-а-а-аба-ан! Я сжал ладонью еще теплое древко копья, улыбнулся. Счастливого пути, дядя Геракл!
— Ка-а-а-а-а-аба-а-а-а-ан!
— Обидно, родич Диомед, да! Никто не верит, никто не слушает! Хоть ты послушай, а? Я впереди всех бежал, далеко бежал, быстро бежал. Гляжу — бык! Большой такой, шерсть красивая, золотая шерсть, понимаешь. Стоят — мычит. Я быка завалил, свежевать стал — мычит! Мясо на огонь положил — мычит! Пока глаза протирал, пока Артемиде-охотнице молился — ушел. И шкура ушла, и мясо ушло. Обидно даже, я тебе скажу! Ну почему мне никто не верит, ванакт Диомед, а? Ну когда это Мантос людей обманывал? Хоть ты мне поверь, родич!
* * *
— Ну вот чего, господа хорошие, басилеи богоравные! Как Трою или там чего еще брать, это вам, понятное дело, виднее. А вот как в Океан попасть — это уже моя, Антигена Коряги, забота. Так что слушайте, ежели жить покуда не надоело. И ты, ванакт маленький, слушай. А вы, мелюзга желторотая, что кормчими себя вообразили, — и подавно. Так вот, первое дело — завсегда паруса. Завсегда — да не сейчас. Так что сверните-ка все паруса и засуньте их...
— Нет, Диомед, сюда я не попал. Я тогда у Регия был, быков Герионовых стерег. А мои мальчи... Мои отец и дядя здесь, на Тринакрии, стадо собирали. Вернулись веселые такие, помню, Алкид мне говорит, мол, хочешь, Иолай, в Океан сплаваем? А то другие уже собрались, а мы чем хуже? А что?
Не бейся, сердце! Не бейся! Каждый толчок, каждый удар — тараном по непрочным черным доскам. Тем, которые отделяют нас от Аида... Страшный зев бурунов справа, неровная стена тумана слева — белая, склизкая...
— Не замай вправо, дурень, не замай!..
И Антигену, старой коряге, не по себе. Замер, в бородищу седую пальцами корявыми вцепился...
— Да куда ж ты! Пропадешь!..
Черная скорлупка, едва видная за водяной пылью, дернулась, выпрямилась, рванулась вперед...
— Хвала богам! Маленький ванакт, когда ты своих парней в бой посылаешь, тоже небось страшно?
— Еще как!
Узкий проход между бурунами и туманом. Сгрудились корабли-дельфины в маленькой бухте, своего часа ждут. Только по одному проскользнуть и можно. Ни влево, ни вправо — точно между двумя Смертями... В бою все-таки легче. Если рвется сердце, из груди выскакивает, прыгай в колесницу, пристраивай в руке копье...
Здесь не поможет.
— Прошел! Ну, давай следующий!..
Шесть дельфинов проскользнули. Один не смог — за-, тянуло в буруны, разбросало черные ошметья по узкому проливу...
— Во! Так и гребите! Да не влево, не влево!.. Негромко шепчет Антиген, старый кормчий, но словно слышат его голос там, на черной палубе. Успел проворный дельфин, отвернул от жадных щупальцев тумана... А что там, в тумане, даже мне старая коряга не сказала. Вздохнула только.
Не бейся, сердце! Не бейся!..
— Ну, иди, иди! Да чего у вас там, руки поотсыхали?..
Сопит коряга, головой мотает. Так и в бою, если со стороны смотришь: всюду хочется быть, и с лучниками, и с конницей, и на правом крыле, и на левом...
— Да куда же они гребут, ванакт?! Куда гребут, безголовые? Фу ты, хвала Черногривому!
Еще один дельфин проскользнул между смертей туда, в водяную пыль, где нестойким неверным серебром светится вечная плоть седого Океана. Еще один, еще...
— Ну чего, маленький ванакт? И нам пора! Дрогнуло сердце, дернулась черная палуба под ногами, ударили весла в белую пену.
— Пора, дядюшка Антиген!
Позади — жизнь. Впереди — Смерть. Смерть — и Океан.
— В стране той небо безоблачно, Царит там Век Золотой, Там горя нет, даже смерти нет, Там мы счастье найдем.
Станем Миносами!
АНТИСТРОФА-II
Человек человеку — призрак. И корабль — кораблю.
Он мчался прямо на нас — длинный, низкобортный, с острым носом-клювом. Черный дым клубился над невысокими уродливыми мачтами, над серой палубой, над тонкими осиными жалами, торчавшими во все стороны. Нос-клюв, весь в белой пене, рассекал седую океанскую плоть.
Кто он? Откуда? Видит ли нас?
Не видит! Скользнул серый борт прямо по нашим веслам — беззвучно, неслышно. Скользнул, дохнул гарью и дымом...
Исчез.
— Видел такие, — почесал бороду Антиген Коряга. — Дымят шибко, но ходят быстро, на сотне весел не угнаться. Это что, маленький ванакт! Тут даже целые города плавают!
Тут — в Океане. Первые дни я удивлялся...
Не дни! Нет дней в Океане. И ночей нет. Только неяркий сумрак висит над седой водой, неизменный, вечный. Врезаются весла в воду, летят холодные брызги, но все кажется, будто и вода, и легкий туман над волнами — тоже призраки. Нет ничего — только тени. Тени-волны, тени-корабли, тени- люди.
Нам кажется, что мы живы. Мы даже ловим Время, считаем его по капелькам, падающим в клепсидрах, отмеряя часы и дни, мы разговариваем, улыбаемся, ходим друг к другу в гости, перебрасывая сходни между черных бортов. Но ведь и тем, кто тенями скользит мимо наших кораблей, мнится, будто живы они, а мы — лишь видение в сером тумане.
Человек человеку — призрак.
И корабль — кораблю.
— А что там впереди, дядюшка?
— Все то же, маленький ванакт, — Океан!
Поначалу я-да разве только я? — ждал чудес. Чего только не приходилось слышать, чего только аэды не напели. Девы-океаниды, волшебные острова... Сирены. Дождался! Только странные чудеса в Океане! Нет зеленовласых красавиц, нет мудрых тритонов, трубящих в раковины. Зато есть корабли — невиданные, странные, есть ледяные горы, закрывающие весь горизонт.
Корабли-призраки, горы-призраки.
Привыкаешь быстро. И я уже не удивляюсь, что над палубами призраков клубится черный дым, что не на всех есть паруса и почти ни у кого не увидишь весел. И даже когда черная железная туша всплывает из-под воды, когда с палуб срываются прямо в серый туман серебристые железные птицы, я лишь пожимаю плечами. Океан!
Идоменей как-то сказал, что Океан-Ограничитель гигантской губкой впитывает все, что ускользнуло
