— Ладно! — дядя наконец улыбается. — Гильгамеш приручил Энкиду с помощью...
Ага, это уже про Баб-Или (где у всех бороды — колечками). Но тоже просто.
— Дульки, наставник!
— Кого-о?
Ой!
— Виноват! Басилей Гильгамеш приручил дикого волосатого человека Энкиду с помощью храмовой рабыни — иеродулы.
И что это я такое сморозил? Это все Амфилох. Дульку ему подавай!
Дядя Эвмел кряхтит. Кряхтит, головой качает. И смотрит странно.
— Про дулек, значит, думаем, эфеб Диомед? Ну-ну! Ладно, садись.
Я так и знал. Сейчас начнется! Про богов да про героев — это все закуска была. Лиру настраивали, как дядя говорит.
Сажусь прямо на пол. На ковер. Ноги скрещиваю, взгляд вперед. Застыл.
Готов!
Дядя вновь головой качает. Дядя встает. Дядя сундук открывает. Самый большой — с бляшками на боках.
— Ну-ка, выскажись!
В моих руках — диск. Почти такой же, как мы на стадионе метаем. То есть не совсем такой. И даже совсем не такой...
...Потрескавшаяся глина, неровные края. Значки! Ага, вот в чем дело! Значки! Критские — змейкой идут, от краев к центру.
— Табличка для письма, — осторожно начинаю я. — Круглая. Критская... Старая очень.
Только бы читать не заставил! Лучше сто раз отжаться, лучше с камнями за спиной прыгать!..
— Ну, так читай, эфеб!
Пропал! Ведь табличка не просто критская. Она на Древнем языке. В Древнем и новом (тот, что на Крите сейчас) языках значки одинаковые, а вот слова...
— Сакава... Сакави... Сакавипити куави, — безнадежно вздыхаю я. — Ку... Куноси мина... Куноси минане... Саяпасм Саанори куави Тиллиси...
Древний язык я учить не хотел. Хеттийский — ладно, его папа знал. И еще на нем слов про войну много. А кому Древний нужен? На нем уже и не говорит никто, даже на Крите. Я так дяде и сказал. А он и не спорил. Просто как-то предложил (где-то через полгода, когда я все позабыть успел) никакие языки не учить, а свой язык выдумать. Тайный. Чтобы никто не понимал.
Ну и выдумали. Сначала — слова, потом значки. Красивые! Выдумали — а этот язык Древним оказался.
— ...Ираататона... тонаси.
Все? Я перевернул диск, а там... Дий Подземный, там тоже значки!
— Хватит пока, — дядя милостиво кивает. — А теперь переводи.
Хорошо, что я, пока мы с Капанидом из Дельф бежали, все эти «куноси» да «танаси» повторял. Бежал — и повторял. Иустаешь меньше, и польза.
— Сакавипити, правитель, царь в Куноси... в Кноссе то есть, собрал и освятил власть Саанори, правителя в Амнисе...
Дядя кивает — кажется, доволен. И я доволен — не забыл. Не забыл и даже вспомнил, кто такой этот Сакавипити. Это же Минос Пятый! А всего Миносов было девять. Это у аэдов, что на торге голосят, Минос один-одинешенек. А на самом деле...
— ...И Яситона, правителя, царя Миной. И повелел Сакавипити, правитель, царь в Кноссе, богам жертву принести... воздать, и сказал... изрек слова...
А чего он изрек — уже на второй стороне диска. И хвала богам! Тем, которым Минос Пятый жертву приносил.
(«Минос», между прочим, не имя, а титул. Потому и путаница.)
— Эфеб Диомед!
Встаю. Отдаю диск. Руки на бедрах.
— Молодец, мальчик! Молодец! Ты хоть обедал?
Дядя Эвмел меня тоже жалеет, думает, что я — круглый сирота. Про маму я ему не рассказывал. Я бы рассказал, но мама запретила. Я так и не понял, почему. Пообедать, конечно, можно. Но сначала...
— Дядя, а почему тем, кто взрослым становится, волосы стригут?
— А не передние зубы вырывают? — подхватывает он.
— Зу... Зубы? — я невольно вспоминаю Амфилоха Щербатого. — А почему — зубы?
* * *
— А я бы иначе сделал, — Капанид хмурит лоб, репку свою чешет (это он думает так). — Я бы в девчонку переоделся. Ферсандр — он маленький. И красивый — как девчонка. Переоделся бы — и повозку нанял. Золото — в бочонок...
— Найдут, если в бочонке, — не соглашаюсь я. — Стражники — тоже не дураки.
— Тогда бы быка купил. А еще лучше — оленя. Ну, тушу копченую. А золото — в брюхо...
От родичей Капанид все-таки сбежал. Допекли! А чем именно — не говорит. Просто пришел ко мне, как стемнело, и сопеть стал. Ну, я уж его знаю! С родичами ругаться не захотел — и сбежал.
Спрашивать что да как я не стал. Сам расскажет, если захочет. А пока можно и про Ферсандра поговорить. Про то, как ему лучше золото в Аргос доставить.
— И глухонемым притвориться — чтобы по речи не опознали. А еще лучше — такие слова говорить, где бы «пы» не было. И «ды» тоже...
— Можно, — задумываюсь я. — А можно иначе.
Да, можно и по-другому. Я об этом сразу подумал, как глашатая услыхал.
— Я бы к Промаху пошел и договорился. Дылда ведь теперь басилей Тиринфа, так? Он бы мне стражу выделил — и вестника. Стража бы меня охраняла, а вестник кричал, что везут вора пойманного. Вместе с золотом. Так бы и приехали.
Капанид удивленно мигает. Репку свою чешет. Молчит.
— Нельзя, — наконец вздыхает он. — Никому постороннему рассказывать нельзя.
— А ты приказ вспомни! — усмехаюсь я. — Там про это ничего не было. Украсть — и доставить. А как — это уже наше дело.
— Гм-м-м... А чего ж мы тогда из Дельф бежали?
А бежали мы из Дельф потому, что там Промах Дылда Длинная не живет. Тамошнего басилея мы не знаем. Промах — он наш. Совсем наш.
Мы почти никогда не встречаемся все вместе — дети Семерых. Промах живет в Тиринфе, толстяк Полидор — в Лерне, Эвриал Смуглый — в Навплии. Все они теперь — басилеи, у них забот много (правят, понятно, дедушкины советники, но все-таки), поэтому в Аргосе они только по праздникам бывают. Но все равно — мы вместе. Мы — Эпигоны. Потомки.
Наследники.
И нам есть что наследовать!
— А меня женить хотят! — внезапно сообщает Капанид.
Челюсть уже отвисает... Отвисла... Висит... Нет, быть не может! Это я критских значков перечитал.
— Женить хотят, — срывающимся баском повторяет Сфенел. — Вот постригут — и женят. На девчонке. Может, не сразу, но года через два — точно. Они, родичи, говорят, что я последний Анаксагорид[21], и если я погибну, то род прервется. Поэтому я должен с девчонкой жениться...
Такое надо переварить. Такое надо обдумать. Одно ясно — отчего Капанид из дому сбежал. Сбежишь тут!
— Мужчина жениться хочет, — наконец вздыхаю я. — Хочет, а любовь — козел.
