— Я...
— Отставить! — в голосе лавагета звенит аласийская бронза. — Эфеб Диомед! Стойку принять!
Уф! Щит — к груди, меч вперед...
Дядя Эгиалей смотрит. Внимательно смотрит. Кивает. Подзывает Эматиона. И еще двоих — постарше. Один даже не эфеб — настоящий воин.
— Бейте! Без жалости!
Бьют!..
— Вставай!
Рука болит, подбородок тоже, меч — на траве валяется. Стыдно! Ой стыдно! Перед всеми!
— Диомед! — это уже Эматион (сочувственно так). — Не ушиб?
Ох, и плохо мне от его сочувствия стало! Даже отвечать не хочется. А дядя хмурится, ребят к себе подзывает, шепчет что-то.
— Еще раз!
На этот раз они не спешат. Подходят, скалятся. Прямо как Алкмеон.
— Ну ты, сопляк! Удар не выдержишь, мы тебя высечем, понял? Всю задницу раскровяним!
Это тот, воин который. А второй, его я и не знаю, под ноги плюет. Мне под ноги.
— Защищайся, слабак!
Надо драться, надо!.. А я все шлем тот дурацкий вижу. Сейчас сорвусь... Нет, нельзя! А Эматион уже пальцы к носу моему подносит. Щелкает.
— Ну что, обделался, этолийский недоносок? Ах ты!..
...Река шумела совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск — и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Плещет, плещет... ..И как всегда — рука Капанида на горле. Боевым захватом.
— Зачем?
Спросил, даже головы не подняв. Не хотелось смотреть.
— Затем! — это дядя. — Эфеб Диомед, смирно!
Щит к груди, меч... А где меч? Одна рукоятка! И то — не моя. Моя полированная была, старая...
Меч я на траве увидел. Свой. Точнее — щепки (дубовые!). И еще щепки — от второго меча. А чуть дальше...
Тот, который воин, на траве лежит. И щит его лежит — треснутый. То есть кожа, конечно, лопнула, а дерево — треснуло. И еще один щит — с ремнем порванным. Это Эматионов. А вот и он сам! Эге, а что с его панцирем?
Дядя подходит, шлем мой поправляет. Улыбается.
— Так и драться, эфеб! И не бояться. Понял?
Понять-то я понял...Потом Эматион извинялся (за недоноска). И тот, третий, извинялся (за то, что под ноги мне плюнул). Ну, понятно, разозлить хотели, я и не обижаюсь. А еще Эматион сказал, что они хотели посмотреть, не забываю ли я все, чему учился, когда... Ну, в общем, тогда. Не забываю, оказывается. И от ударов правильно уклонялся, и меч чужой вырвал, когда свой о щит разбил, а когда и второй в щепки разнес — щитом по панцирю врезал. Хвалили меня и советы давали, да только мне от того легче не стало. Это у дорийцев такие, как я, в почете. А тут я — Дурная Собака. Спустят на врага, чтобы глотки перегрызть, а потом — на цепь.
Самое место!
* * *
Вокруг тьма, деревья шепчутся, шумят кронами, словно ближе подобраться хотят.
Ночь...
— А ты... это, ну, вынырнуть не можешь?
Капанид про реку знает. Я ему давно рассказал — еще после первого раза. Знает — и помочь пытается.
— Ты, Тидид, попробуй сквозь эту реку чего-нибудь увидеть. Постарайся!
Легко сказать! Папа, наверное, тоже пытался. Только у него не река была — огонь...
...Как тот, в Элевсине, на котором папа сгорел.
Костер и сейчас горит. Маленький, правда. Пора спать но нам со Сфенелом разрешили у огня посидеть.
— Попытаюсь, Капанид, попытаюсь...
Говорю — и себе не очень верю. Да, дорийцам легче! Они ведь воюют почти каждый день. А не воюют — скот чужой угоняют или женщин крадут. Там такие, как я, и нужны.
(И все равно — не всегда. Слыхал я про этих ареидов, слыхал! Они, если войны нет, отдельно ото всех живут — чтоб не зашибить кого ненароком. Только на битву и приходят. А еще они мухоморы лопают — чтобы дурнее быть. А мне и мухоморов не надо.)
Костерок уже гаснет. Тени подползают — ближе, ближе... Люблю ночной лес. Другие боятся — а я люблю. И в самом деле, чего боятся? Ни львов у нас под Аргосом, ни волков (был один лев, так того дядя Геракл убил). Дриад — и тех не встретишь. Попрятались, говорят.
— Слушай, Капанид, ну его! Давай про другое.
— Давай! — охотно откликается Сфенел. — А знаешь, Ферсандр у дяди Эгилея отпуск попросил. На месяц.
— И куда это он собрался? — удивляюсь я. «Куда» — это в смысле «без нас».
— А никому не скажешь?
Кажется, самое время обижаться. Это кому я когда что разболтал?
— В Фивы. На могилу дяди Полиника. Он тайно поедет. Узнают его там — убьют.
Такую новость следует обдумать. А молодец Полиникид! Ведь действительно — убьют. Помнят там его папу. До сих пор помнят!
Дядю Полиника и хоронить в этих Фивах не хотели. Его сестра похоронила — Антигона. А ее за это в гробнице замуровали. Живую! Так что все эти годы Ферсандр и жертву на папиной могиле принести не мог.
Нам со Сфенелом все же легче. Папин пепел сейчас рядом с тетей Аргеей на Поле Камней. А дядю Капанея в Элевсине похоронили, потому что его сам Зевс молнией убил. Сфенел туда каждый год ездит — весной на день Теофании — Деметрова Таинства. Там, в Элевсине, дяде Капанею алтарь построили. И даже жертвы приносят.
— Так поехали с ним! — предлагаю я, но тут же понимаю — нельзя. Один Ферсандр проскользнет — научился. А нас троих приметят. Говорят, фиванский басилей немало серебра платит, чтобы за нами всеми приглядывали. Помнит.
И мы не забыли!
— А давай, Тидид, на Олимп взберемся!
— Че...Чего?
Уж не навернули ли Капанида мечом по бестолковке? Меч хоть и деревянный, а все же!
— На Олимп! — охотно повторяет он. — Ну, ты сам же говорил, что раньше, ну, до потопа, надо было испытание пройти. Чтоб волосы постригли. Вот мы и... На Олимпе ведь богов нет, правильно?
Ох, зря я ему это сказал! Предупреждала ведь мама. Но кто ж знал?
— Богов там нет, — соглашаюсь я (шепотом, шепотом!). — Но там другое есть. Сунешься — костей не соберешь!
...Дромос там — самого Дия-Зевса дромос. Самый главный. Лет сто назад От с братом Эфиальтом хотели туда пробраться. Так от них и костей не осталось. А ведь они Зевсу племянниками приходились — самого Поседайона Черногривого сыновья! И Беллерофонт пытался — на крылатом Пегасе. Безумцем умер в земле чужой. А он лучшим из лучших был, Беллерофонт Главкид!
