— Чур я! Я следующий! Я! А ты, дрянь, подмахивай, а то высечем!
— Господа! Господа! Пожалейте! Пожалейте!
Это девчонка. Не плачет даже — пищит. Понятное дело — рабыня, потому и «господа». Тоже мне, господа нашлись! Господа в Микенах!
— Пожалейте! Не могу уже! Больно... Пожалейте! Сползает с камня — прямо животом на землю, видать, ноги уже не держат...
— К-куда, куколка? Назад! — это Кипсей. Медленно, словно нехотя, поднимает ногу (сандалий тяжелый, с медной подошвой). Поднимает, примеривается...
— Стоять!!!
А это уже я.
Стоят!
Сгрудились, псами-спартаками[22] ощерились, кто-то за рукоять взялся. Эге, у двоих вроде как кинжалы, а у жеребца... Да, точно — меч в ножнах с земли поднимает! Тоже мне, Арей-Ярый нашелся, с мечом по Аргосу ходит, болван!
— Сказано, стоять! (Сфенел — басищем.)
Ага, отдернул руку!
— Да вы кто такие, Химера вас!..
Переглядываемся с Капанидом. Ну и набромились, не узнают!
— Так это же Дурная Собака! И Сфенел с ним!
Хвала богам! Узнали! Узнали, захихикали.
— Чего, тоже захотелось? В очередь, ребята, в очередь Мы эту дульку выиграли — честно выиграли, как полагается. А ты — назад!
Последнее — уже девчонке. Она как раз убежать хотела. То есть не убежать, конечно. Уползти.
— Валите отсюда, — предлагаю я как можно спокойнее.
Нет охоты драться! Мне не драться, мне над заданием дяди Эгиалея думать нужно. О том, что краской на остраконе написано.
— Извини, Тидид! Мы думали, тут поспокойней будет. Но если хочешь, уйдем. Тут ребята эту дульку заловили, попользовались всласть, а потом мы ее в кости, понимаешь, выиграли!
Кипсел лениво тыкает девчонку в бок. Сандалием.
— Уходим, ребята! Эй, Аристилл, Стобей, тащите ее!
Что-то он вежливый сегодня! И Алкмеон, как встретимся, первый кланяется. Неспроста! А не потому ли, что дедушка Адраст скоро месяц как с ложа не встает? Небось Заячья Губа уже и венец примеряет?
Пеласги ворчат, смотрят голубками Стимфалидами, но начинают собираться. Девчонку подхватывают под руки.
— Пожалейте...
Тихо так сказала, безнадежно. Не сказала — простонала. На миг я прикрыл глаза. Не мое это дело, таким, как она Пеннорожденная всех мужчин любить велит, не разбирая, никому не отказывая. А мне ведь и после дедушки Ддраста в Аргосе жить!
— Пошли, ну их! — шепчет Сфенел. Ему тоже не по себе, но не связываться же с этими из-за дульки! Тем более все по правилам. Мы попросили — они уходят. Жалко девчонку, но...
...блеснуло перед глазами колдовское ночное серебро.
«...Пообещаешь... Поклянешься именем своим и кровью своей... никогда... не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься...»
Я не бил и не оскорблял ее. Светлая. И не я надругался над этой бедняжкой! Но ты права... Открыл глаза. Выдохнул.
— Ее оставьте! Поняли?
И снова рычат, щерятся, кто-то, особо надионисившийся, уже и нож достал. И подступают — ближе, ближе...
А голоса! Не говорят — подвывают.
А я и не слушаю. На ножи смотрю. Мы-то свои не взяли. Еще не хватало по Глубокой с кинжалами хеттскими разгуливать!
— Катитесь отсюда, афедрониды! — предлагает Сфенел, подкидывая на ладони камешек (с мою голову камешек!).
— Не надо! — шепчу я. — Убьем ведь!
И никто, даже Капанид, не знает, как мне сейчас страшно. Не ножей их дурацких. Себя! Отец лишился дома очага, а ведь он за деда заступился. За басилея законного. А что обо мне говорить будут? Еще шажок, и станет дурная Собака — Собакой Кровавой. И что тогда?
— Уйдите, — говорю сквозь зубы, глядя прямо в глаза — одуревшие, в пьяной поволоке. — Хуже будет болваны!
— Собака этолийская! — Жеребец выскакивает вперед, в руке — меч его дурацкий. — Собака этоли...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск — и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Выныриваю! Ищу руками берег. В себе зацепку ищу. Дядя Геракл говорил — главное, твердое нащупать. Вокруг. Или в себе самом. Ухватиться, задержаться, не дать захлестнуть с головой...
Тщетно! Берега нет, и меня больше нет, есть только река...
Плещет, плещет...
...И рука Капанида на горле — боевым захватом. В крови рука.
— Сильно? — выдыхаю. — Ранен... сильно?
Глаза уже шарят вокруг. Крови много, но пореза не видно.
— Да царапнули! — Сфенел морщится. — Только не меня — тебя.
Только сейчас понимаю, почему ноет левая рука. Ладонь разрезана — поперек. Конечно, это можно и царапиной назвать...
— Это ты за меч схватился, — гудит Сфенел. — Я и сообразить не успел, а ты уже мечом...
Встаю, мотаю головой, прогоняя обрывки безумия. Вокруг... Пусто вокруг! То есть не совсем, но трупов, кажется, нет.
— А меч где, Капанид?
— Там! — палец тычется прямо в Данаев погреб. — Ты их сначала погнал, потом меч кинул, вот я и решил, пора тебя...
— ...Взнуздывать, — я поморщился. — Вот гарпии, вечер испортили! Пошли отсюда к воронам!
— А... А она?
Девчонка — грязная, замученная, голая — там же, у камня, где ее бросили. Спутанные волосы падают на лицо. В темных глазах — ужас. Моргнула, попыталась встать на четвереньки.
Упала.
— Тут я хитон с одного снял, — невозмутимо замечает Капанид. — Может, подойдет?
Представляю себе голого пеласга — и начинаю приходить в себя. Молодец, Сфенел! А в следующий раз — вообще семь шкур со всех них спустим и голыми в Ливию гулять пошлем!
— Ее надо одеть, — предлагает мой друг. — И помыть. То есть сначала помыть... Гм-м...
Мыть ее пришлось у меня дома — предварительно под руки притащив. К Сфенелу ближе идти, но у него, как всегда, родичи гостят (опять про свадьбу говорить приехали!). Все козами благоухают, и бороды козлиные, и голоса. Увидят дульку — заведут рулады, козопасы-козлодои!
А у меня дома — покой и тишь. И разгром, как после куретского налета. Всего две служанки и осталось, и те больше к конюхам на соседнюю улицу бегают. Одну, правду удалось изловить и приставить к делу.
Девица что-то пыталась говорить, но слушать ее я не слушал. Во-первых, хотелось еще с Капанидом на улице чуток посидеть, потолковать, а перед этим, понятно, повязку на руку наложить. А во-вторых... Во-
