газеты. На подоконнике стоял засохший фикус, в буфете за треснутым стеклом синел затейливыми рисунками дешевый фаянсовый сервиз, а на стенах висели потемневшие от времени репродукции, среди которых сразу выделялся мрачный «Кочегар» знаменитого передвижника Ярошенко.
— Располагайтесь, господин Лунин. Ключи я оставлю на столе. Вот вам деньги на первое время. Кстати, рядом Сумской рынок, но он дорогой, лучше ездить на Благовещенский. Соседи предупреждены, да они и не будут лезть с расспросами.
— Спасибо, — поблагодарил Келюс, рассматривая свое новое пристанище. Квартира имела грустный, но по-своему уютный вид. Во всяком случае, сюда не доберется Сиплый…
— Б пределах Харькова можете перемещаться свободно. Ночевать советовал бы здесь — для вашего же спокойствия. Что поделаешь — война! Господа большевички изволят шкодить, давеча на станции взрыв устроили. Обнаглели эти красные шпионы! Поэтому, господин Лунин, мы к вам приставим охрану. Можете не беспокоиться, вы ее даже не заметите.
Все стало ясно. За город нельзя, шпики под окнами — и наглый большевистский шпион, отдающий приказы. Николай вздохнул.
— За охрану спасибо, прямо на душе потеплело! А вы знаете, господин капитан, кто я по профессии?
— Помилуйте, откуда мне знать-то? — удивился Макаров. — Господин Плотников говорил про какие-то книги… Вы издатель или редактор?
— Историк.
Келюс заметил, как на невозмутимом лице капитана что-то еле заметно дрогнуло.
— А диссертация у меня как раз по истории гражданской войны, так что насчет красных шпионов могу помочь. Читал всякие там, бином, мемуары…
— Вряд ли, — Макаров отвернулся. — В делах разведки ничего не понимаю, но где-то слыхивал, что эта организация никогда не выдает свои тайны. Все эти шпионские мемуары — сплошная липа, а то и провокация. Допустим, шпион работает под одним именем, а мемуары пишет от лица другого…
Макаров козырнул и попрощался. За окном взревел мотор. Николай, сняв такую нелепую в этой обстановке штормовку, осторожно присел на старую продавленную кровать с витыми железными спинками.
…В покинутой им Столице была августовская ночь 1992-го. Здесь же — июньский полдень, 20-й год, красный шпион Макаров и парни в танкистских комбинезонах. В будущем Политехническом институте на полную мощь работали два Канала, большевики так и не прорвались на Украину, Вертинский пел не в Севастополе, а в Харькове. «Интертемпоральная война» (выражение, так понравившееся генералу Тургулу) полыхала вовсю. Гибель Фрола, ценой своей жизни уничтожившего скантр Тернема, ничего не изменила…
В коридоре хлопнула дверь, послышались голоса — мужской и женский. Келюс решил было выйти и познакомиться с соседями, но тут же оставил эту мысль. Для тех, кто жил рядом, он был очередным «гостем» контрразведки. Оставалось одно — достать из шкафа потертое верблюжье одеяло и лечь спать.
Ему приснился дед. Старый большевик Лунин сидел у кровати, хмурясь и глядя куда-то в сторону.
— Дед, — позвал Николай, — ты мне снишься? Лунин-старший ничего не ответил и только покачал головой.
— Вот ты и у белых, — наконец, заговорил он. — Доволен, врангелевец?
— А что мне было делать? — удивился внук.
— Сейчас не это важно. Будь осторожен, мальчик.
Николай хотел было спросить, чего следует опасаться, но дед невесело улыбнулся и приложил палец к губам. И тут же послышался сильный стук. Келюс открыл глаза, привстал. Стучали в дверь.
— Да-да! — крикнул он, прикидывая, кто это мог быть. — Войдите!
Дверь отворилась, и на пороге появился невысокий стройный офицер в новенькой щегольской форме.
— Не узнали, Николай? — послышался голос Ухтомского. — Ну конечно, вы ведь меня ни разу не видели в мундире.
— Темно здесь. — Келюс действительно не узнал князя. — Заходите, Виктор. А вам форма идет!
— Ну еще бы! Я ведь штатского, можно считать, и не носил никогда, разве что в детстве. А потом — сначала гимназическая форма, а с семнадцатого… Да бог с ним, лучше скажите, как тут у вас?
— Осваиваюсь, — Николай встал и принялся рассматривать доставшуюся ему утварь. — Надо бы чайку…
— Не успею, — с сожалением вздохнул Виктор. — Я на минутку, господин Лунин. Зашел проститься.
— То есть как? Вы ведь с Миком работаете!
— Работал, — уточнил Ухтомский не без удовольствия. — До сегодняшнего дня. Я подал рапорт с просьбой отправить меня на фронт. Мне предстояло торчать в Харькове и подсчитывать то, что идет к нам по Каналу, а я ведь не бухгалтер, слава богу! Так что, поеду-ка под Орел. Дадут роту, а там видно будет. Да, господин Плотников просил вам кланяться, он уже уехал.
— Спасибо… — растерялся Келюс. — Виктор, неужели вы не навоевались? Вам ведь двадцать лет, вам учиться надо!..
— Война, господин Лунин. Я ведь офицер. И кроме того… Ухтомский замолчал, лицо его сразу стало другим, словно за одну секунду князь постарел на много лет.
— Я совершил ошибку… Нет, не так! Спорол глупость!.. Когда мы были в Столице, я попросил господина Киселева узнать, что случилось с князем Виктором Ухтомским, 1900 года рождения. Пояснил, что интересуюсь судьбою прадеда…
— И… что?
— Штабс-капитан Ухтомский пропал без вести 3 сентября 1920-го под Каховкой…
— Но ведь… — Николаю стало не по себе. — Но ведь в сентябре 20-го, сейчас, боев под Каховкой не будет! Фронт, как я вонял, под Орлом!
— Да, конечно. — Ухтомский попытался улыбнуться. — Но На всякий случай прощайте, Николай!
— И слушать не хочу! Никаких «прощайте»! Виктор, вам нельзя на фронт!..
— Тогда другой штабс-капитан 1900 года рождения получит дулю. — Ухтомский встал. — Я ведь не дезертир, господин Лунин. Если все-таки… Передайте, прошу вас, Лидии, что я… Нет, не стоит!..
Он пожал растерянному Келюсу руку и вышел. Николай так и не решился его окликнуть. Даже в самой безнадежной ситуации человек верит в чудо. Мальчишки, ушедшие на фронт, на верную смерть, в глубине души все-таки надеялись вернуться. Последнему потомку Ранхай-гэгхэна не оставалось даже этой надежды…
Чайник Келюс нашел в углу, под старыми газетами. Он оказался медным, очень тяжелым и вместительным. В буфете обнаружилась жестяная коробочка с чаем, а также щепоть чего-то белого, похожего на сахар. Но это был сахарин — изобретение немецкого химика Фальберга, — заменявший исчезнувший в эти смутные годы сахар.
Печка находилась в общей кухне — маленькой комнатке в конце коридора. Там уже возилась соседка, пожилая дама, очень похожая на купчих с портретов прогрессивных русских художников. Николай, вежливо поздоровавшись, попросил разрешения поставить чайник, дама проговорила: «Конечно, конечно» — и поспешила уйти. Очевидно, прежние жильцы не оставили по себе хороших воспоминаний.
Вечером Николай вышел/на улицу. Горели неяркие керосиновые фонари, на деревянных лавках у калиток сидели старушки, по мостовой бегали кошки, а где-то за ближайшим забором слышалось кудахтанье кур. Из соседней калитки вышла молоденькая девушка в гимназической форме и, увидев, Келюса, докуривавшего сигарету, поспешила перейти на другую сторону улицы. Николай представил себя со стороны — небритого, в штормовке и старых джинсах, и полностью одобрил ее поступок.
Наутро за Луниным заехал все тот же «Роллс-Ройс», но на этот раз в автомобиле был не Макаров, а
