Михаил уже знал, что данное слово могло означать в устах Ерофеева совершенно разные вещи. Оставалось узнать, что имеется в виду на этот раз…
Проход в пещеру был невелик — едва в человеческий рост. Луч фонарика высветил неровный пол, сходящиеся к центру своды и странный четырехугольный ящик у противоположной от входа стены.
Михаил, светя фонариком, быстро оглядел пещеру. Ничего, кроме ящика, сложенного из тяжелых серых плит, в ней не было. Зато слева, незаметный снаружи, темнел еще один проход, уводивший в глубь горы.
— Нет, ты погляди, капитан! — Майор был уже возле странного каменного сооружения. — Во дают!
Ахилло подошел поближе. Поверх огромного каменного саркофага была положена тяжелая серая плита, слегка сдвинутая в сторону. Луч фонаря ушел в щель и Михаил невольно вздрогнул. Из тьмы улыбался желтый треснувший от времени череп, рядом лежал еще один, за ним еще — десятки, если не сотни мертвых истлевших голов, наполнявших гигантский серый гроб…
Гонжабов мельком взглянул на мертвые кости и вновь, как это уже случалось не раз, слегка пожал плечами. Похоже, находка его не удивила.
— Ну че? — Ерофеев щелкнул зажигалкой, Прикуривая. — Состав преступления налицо. Пиши протокол, капитан: в пещере горы Чердаш найдены неопознанные, тудыть их, останки неустановленного числа советских граждан…
Тон майора был соответствующим словам, но Ахилло показалось, что Ерофееву все же немного не по себе.
— Я, кажется, читал об этом. — Страх прошел, и Михаил разглядывал погребения с немалым интересом. — Каменные ящики! Это тавры! Такие могилы раньше встречались часто. По-моему, что-то такое было на Чатыр-Даге.
— Пещера Тысячеголовая, — вздохнул Ерофеев. — Знаю, я ведь, мать его, археолог, так что почитывал, пока готовился. Ну чего, эти, из академии, нам коньяк поставить должны. Да только не это нам нужно… Там — проход, заметил?
Михаил кивнул.
— Дело, думаю, было так. Пастух этот, Валилов, был, видать, мужик любопытный. Заглянул сюда, нашел это диво, ну и смекнул, что дальше еще похлеще будет. Может, золото искал… А ты чего скажешь, Гонжабов? Ты, мать твою, эксперт!
Бхот обвел взглядом пещеру, провел рукой по воздуху и покачал головой:
— Это место было заклято. Очень давно. Сейчас здесь спокойно. Эти мертвые мертвы навсегда…
— Слыхал? — Майор подмигнул Михаилу. — Эх, попы мне эти, монахи… А чего там?
Он кивнул в сторону прохода. Бхот усмехнулся:
— Там смерть. Для тебя, и для твоего спутника, и для тех, кто уже зашел туда. Но не для меня.
— Ах ты, ядрить твою! — взъярился Ерофеев. — Ты чего, по-человечески сказать не можешь? Засунуть бы тебя в Бутырки на год-другой…
Гонжабов не отреагировал. Ерофеев, не скрывая опаски, взглянул в сторону темного входа:
— Ладно, не обижайся. Раз тебя сюда послали, скажи, что делать надо.
И вновь усмешка на смуглом лице:
— Хочешь обмануть смерть? Хорошо, я сам поведу вас. Когда-то меня прозвали «Нарак-цэмпо»… Может, мне повезет…
Ахилло вспомнил страшную физиономию бронзового демона, прикинув, что прошлое дважды орденоносца Гонжабова было непростым. Сам бы он ни за что не желал иметь подобное прозвище, даже в качестве агентурной клички…
— Веди! — решил майор. — Только, Гонжабов, чтоб ясно было: первая пуля — в кого-нибудь из нас, вторая — тебе в затылок. И не мечтай, не испаришься.
Бхот не ответил. Он не спеша подошел к проходу, прислушался и кивнул.
Рюкзаки и палатку оставили в пещере, спрятав за стенкой каменного ящика. Мертвым, ставшим, по мнению Гонжабова, мертвыми навсегда, едва ли могли понадобиться консервы и зубные щетки. Зато оружие держали наготове. Майор хотел было всучить бхоту наган, но тот молча покачал головой. Ерофеев плюнул и не стал настаивать…
Гонжабов шел первым, Ахилло — вторым, а Ерофеев — с карабином на изготовку — замыкающим. Фонари не включали: Гонжабов вскользь заметил, что свет ему не нужен.
Вокруг сомкнулась угольная чернота, сразу стало душно, в горло лезла пыль. Под ногами шуршали мелкие камешки, и только звук шагов нарушал тяжелую липкую тишину. То и дело приходилось наклонять головы: потолок был низок, да и в ширину проход едва мог пропустить двоих.
Сначала шли вверх, затем вниз, потом снова вверх. Михаил то и дело поглядывал на светящийся циферблат наручных часов — они двигались уже минут двадцать, а значит, прошли не менее километра.
— Стой! — не выдержал наконец майор. — Ну его к бесу! Перекурим…
Курили осторожно, прикрывая огонек папиросы ладонями.
— Слышь, Гонжабов, — вздохнул майор, — не молчи! Чего там дальше?
— Дальше — поворот, — послышался тихий бесстрастный голос, — и снова проход, но более широкий. Если тебе страшно, включи фонарь, здесь никого нет.
— А иди ты! — обиделся Ерофеев. — Не страшно мне! А со светом лучше не баловать: вдруг кто- нибудь там, за углом, сидит да ждет…
Михаил с большим удовольствием засветил бы фонарик, но довод майора был резонным. Работа приучила к осторожности, хотя угольная чернота пещеры изрядно действовала на нервы.
Бхот не ошибся: поворот оказался совсем рядом — всего в двадцати шагах. Там было тихо, но пещера действительно стала выше и шире. Стали попадаться редкие световые окна — вернее, маленькие «окошки», через которые откуда-то сверху просачивался бледный свет.
Настроение сразу улучшилось, но Гонжабов явно не разделял такого оптимизма. Несколько раз он останавливался, прислушиваясь, и наконец повернулся к майору:
— Для вас здесь опаснее, чем я думал. Тут опасно даже для меня. Вернуться не поздно. Решай.
Ерофеев негромко чертыхнулся:
— Навязался на мою голову! Слышь, капитан, а может, и вправду не стоит всем рисковать? Останься тут, подождешь. Если что, хоть знать будешь, что к чему.
Ахилло хотел было ответить как должно, но бхот опередил:
— Нельзя. Те, кто встретят нас, догонят и его. Идти надо вместе.
— Да кто встретит-то, кто? — выдохнул Ерофеев. — Ну, Гонжабов, ну будь человеком хоть один раз, не темни!
— Не знаю. Пока не знаю. Если пойдем — узнаем вместе.
Слова бхота не предвещали ничего доброго, но отступать было поздно, майор вновь глубоко вздохнул и скомандовал поход…
Проход становился все шире, теперь можно было идти плечом к плечу, но Гонжабов по-прежнему возглавлял отряд. Световые окна попадались часто, но каждый раз невозможно было определить, откуда именно идет свет. Да и сам свет казался странным — не белым, дневным, а каким-то желтоватым, словно электрическим. Они прошли еще с полкилометра — наконец перед очередной темной галереей бхот вновь остановился:
— Закройте глаза. Что бы ни случилось — не открывайте их и ничего не говорите. Идите прямо, не сворачивая.
Ерофеев кивнул, очевидно сообразив, что вопросы можно оставить на потом. Михаилу на мгновение стало не по себе, но он постарался собраться с силами и даже найти в происходящем смешную сторону. В конце концов, это же была не гоголевская история с незабвенным Вием, очная ставка с которым весьма нежелательна. Суеверный тибетец наслушался в детстве о всякой нечисти и решил перестраховаться. Выходило нечто вроде забавной игры: «Ничего не вижу, ничего не слышу».
Для верности Михаил положил руку на плечо Гонжабова, сразу же напомнив себе персонаж
